Обреченный царевич - Михаил Попов

Так было не всегда. В прежние времена по плоским, неукрашенным залам раскатывались громогласные приказы и огромный хохот Апопа, обрадованного чьей-либо глупостью. Теперь этого было нельзя делать, потому что за кисейной занавесью в дальнем конце, в углублении, содержащем широкое ложе, спал мальчик.

В завершение утреннего доклада Апоп выслушал сообщения тех, кто приставлен был необременительно наблюдать за ночным отдыхом юного гостя. Четверо значительных, с умными лицами и благородной выправкой царедворцев рассказали, как вел себя молодой царский гость, когда царя не было рядом. Это были сановники высшего придворного ранга, всего лишь, правда, «друзья царя», но обладавшие властью, превосходящей власть многих князей на равнинах и в горах мира, привыкшие участвовать в решении судеб правителей и стран. Но сейчас, когда они вместе с Апопом медленным шагом шествовали к кисейной занавеси и серьезно обсуждали состояние аппетита и стула лежащего за занавесью мальчика, они, кажется, не считали, что занимаются делом, унижающим их достоинство. Наоборот, лица их были сосредоточены, а речи обдуманны и дельны, как никогда.

Оказалось, что Мериптах долго не мог заснуть. Съел четыре пирожка с телячьим мясом и выпил полкувшина медовой воды.

И все время читал.

Читал?

Отрываясь лишь затем, чтобы сходить по нужде.

Удалось ли выяснить, что за свиток занял так его внимание?

Конечно, в тот именно раз, когда мальчик встал с ложа, чтобы посетить нужник. Это старая повесть, родившаяся в Танисе и переправленная после в Мемфисе.

– Какая повесть?

– «Обреченный царевич».

На губах Апопа появилась задумчивая улыбка.

– «Обреченный царевич». Я неплохо помню эту веселенькую историю. Ее герою, юному сыну фараона, было напророчено, что он примет смерть от змеи, крокодила или собаки. Понятно, почему Мериптах так занят ею. Он сравнивает себя с героем. И его можно понять. И змея, и крокодил в его жизни уже были.

Апоп подошел вплотную к занавеси и, постояв в непонятном оцепенении некоторое время, тихо прошептал:

– «Обреченный царевич».

– Я не сплю, – сказал хрипловатым утренним голосом Мериптах.

Сановные слуги, не получая даже бесшумного приказа, не сговариваясь, одновременно исчезли в дверных проемах.

Отдернув занавесь так, что она едва не задела ноздрей Апопа, Мериптах появился в зале. В одном коротком красном набедреннике и с припухшими веками. Прошел мимо замершего правителя до центра зала. Повернулся там, согнув тонкие руки в локтях.

– Давно хотел спросить, почему тут так пусто? Во всех царских покоях.

– Мог бы и сам догадаться. Я даже не успею приказать, и сюда уже наволокут любые статуи и картины со всего света, стены облепят золотом, а пол застелют, если пожелать, даже чистым железом. Крылатые ашшурские быки, вавилонские поджарые львы и хаттушашские жирные львы, грифоны, бородатые цари, барельефы и деревянные статуи, картины на досках и папирусе, тисненая кожа, чеканка, горный хрусталь, расписная керамика, лупоглазые соколы, бараны, павианы, олени, крокодилы, гуси и боги, боги, боги. Представляешь, какой это будет кошмар! Когда обладаешь всем, не нужно ничего. Я же не царек наирийский какой-нибудь. Аварис, как портовый склад, куда свезены все ценности мира и навалены грудами и горами у дверей дворца. Сила города в том, что лучшее в нем место – это. Здесь можно спокойно подумать, ничто не отвлекает.

Мериптах кивнул:

– И тихо.

Апоп усмехнулся:

– Напоминаешь мне о вчерашнем?

Вчера, как, впрочем, и всю прошлую неделю, после окончания знакомства с художественными мастерскими, царь с Мериптахом пропадали среди флейтистов и арфистов. Целые музыкальные дворцы-казармы были устроены в бесконечных столичных садах. Если предыдущее царствование Хиана можно было назвать живописным, то нынешнее вернее было бы назвать распевающим.

Не только мастера струн и труб из всех известных мест мира были по их ли воле или против нее доставлены сюда, но и те, чье умение обычно не очень и ценилось. Барабанщики из южных дикарских лесов, трещоточники, умельцы извлекать звуки из медных блинов и длинных сушеных тыкв, и висячих палок. Звукоподражатели и чревовещатели, и певцы горловые и носовые, храмовые и овцовые певцы-пастухи. Дни напролет Мериптах был окружен нытьем струн и голосов, громом барабановых шкур, необыкновенным нёбным чмоканьем. Пояснения Апопа по этой части остались для Мериптаха еще менее понятными, чем те, что он рассыпал в пыльных каменотесных мастерских.

Но справедливость требует сказать, что царь отдавал должное и строгому храмовому пению. Несколько отобранных хоров, облаченных в жреческие одежды той земли, откуда родом был напев, по очереди громоздили перед мысленным взором замершего правителя звуковые зиккураты и колоннады. Одни были усладительны для слуха, другие царапали слух и томили сердце.

– Сегодня от мира музыки мы перейдем в мир мудрости.

Мир мудрости представлял собою ухоженный, обильно политый сад с круглыми, квадратными и треугольными бассейнами, с большими каменными блинами на земле, где выдолблены борозды и причудливые знаки. Новейшие карты неба с начертанными созвездиями, пояснил Апоп. Наклонно возносились над ближайшими пальмами длинные, узкие трубы, керамические или просто обмазанные глиной, направленные в разные стороны света под разными углами. Рядом с устройствами громоздились ступенчатые кирпичные лестницы. На одной, на самом верху, возился седой человек в линялой синей рубахе, с двумя непонятными, растопыренными инструментами в руках. Он не обратил внимания на появившихся внизу людей.

Апоп отвернулся от него, кажется, с недовольным видом и, пройдя через огромные солнечные часы, протянул вперед руку:

– На этой стеле символы главных движущихся в небе планет.

– Это я знаю. Круг с точкой – Солнце, а полумесяц – Луна…

Царь выжидающе молчал.

– Дальше. Солнце – это наш смех, Луна – наш сон, – рука Апопа двигалась от знака к знаку: – Это звезда нашего рождения, это звезда нашего желания, это речь, это гнев, это наши слезы.

– Этого я не знал, – сказал мальчик.

Царь презрительно усмехнулся:

– Конечно, это же считается жреческим знанием. Опасливый Птахотеп на всякий случай ограждал тебя кое от каких сведений, дабы ты, попав в Аварис, не выставил его «Дом жизни» в дурном свете. Опасался он и правильно, и зря. Зря, потому что я сам содержу, как видишь, эту породу ученых, а правильно, потому что не слишком верю в то, что их многочисленные труды есть подлинная наука.

– Но небо… – прошептал Мериптах.

– Да, да, небо, есть и оно – самое поразительное из того, что дано видеть человеческому существу. И там действительно есть какие-то созвездия и планеты, и у них должны быть названия, но я почему-то сомневаюсь, будто бы они именно так связаны с жизнью тут на земле, как мне с надменным видом говорят собравшиеся служители своей науки. Поверь, я не одну ночь провел у этих труб и сам наблюдал вещи там, вверху, поразительные, но поразительны они были сами по себе, без соотношения с моей жизнью или жизнью стран, от меня зависящих.