Мечтатель Стрэндж - Лэйни Тейлор

Что, если он вовсе не был болен? Что, если он… был куда более странным, чем подразумевала его фамилия?

По нему прошла новая волна мурашек. Он-то думал, что некое свойство металла реагирует на кожу, но он единственный, кто среагировал на мезартиум.

А теперь, если верить Тиону, мезартиум среагировал на него.

Что это значит? Что все это значит? Лазло снова пришел в движение и быстро зашагал вперед, жалея, что Сарай нет рядом. Он хотел взять ее за руку, а не держать на своей ладони мотылька. После чуда и легкости полета в столь реальном сне Лазло чувствовал себя тяжелым, вялым и запертым здесь, на поверхности мира. Вот в чем проклятие грез: после них ты просыпаешься в блеклой реальности, без крыльев на плечах и без богини в объятиях.

Что ж, может, у него никогда и не будет крыльев в бодрствовании, но у него будет Сарай – не ее фантом, не мотылек, а она, из плоти, крови и духа. Лазло поклялся себе, что так или иначе – эта часть его сна осуществится.

* * *

Когда Лазло ускорил шаг, Сарай последовала его примеру. Босые ноги ловко шагали по прохладному металлу ангельской ладони, словно она пыталась поспеть за юношей. Движение было бессознательным. Как сказали Руби со Спэрроу, на самом деле она была не здесь, но в ее теле оставался кусочек сознания, чтобы знать, когда поворачивать в другую сторону и не сойти с края руки серафима прямо в бездну.

Большая часть ее сознания находилась с Лазло: сидела на запястье и жалась к закрытой двери его разума. Девушка чувствовала, как участился его пульс, как по коже побежали мурашки, и в то же время испытала источаемый им всплеск эмоций – это напоминало особый трепет, изумленное благоговение, которое можно почувствовать в присутствии чего-то возвышенного. Но какими бы четкими и сильными ни были эти эмоции, Сарай не могла понять их причины. Его чувства накатывали на нее волнами, как музыка, слышимая через стену, но мысли оставались спрятанными внутри.

Остальные девяносто девять мотыльков улетели и кружили по городу группками, пытаясь найти хоть намек на какую-то активность. Но Сарай не видела ничего подозрительного. Плач затих. Тизерканские стражи бесшумными силуэтами маячили на своих сторожевых башнях, а золотой фаранджи направился прямиком в лабораторию и заперся на все замки. Эрил-Фейн и Азарин спали – она в кровати, он на полу, и между ними закрытая дверь, – а шелковые сани стояли все на том же месте, где их оставили.

Сарай убеждала себя, что беспокоиться не о чем, а потом, прокрутив эти слова в голове, горько – и беззвучно – рассмеялась. «Не о чем беспокоиться? Да уж, совершенно не о чем». О чем же она может тревожиться?

Всего лишь о раскрытии, резне и смерти.

С этими тревогами она выросла, их притупило чувство чего-то давно знакомого. Но появились и новые тревоги, они шли в комплекте с надеждой, страстью и… любовью, и все это было незнакомым и ни в коем случае не притупленным. До недавнего времени Сарай едва ли могла сказать, ради чего стоит жить, но теперь ее сердца полнились основаниями. Они были набухшими, тяжелыми и перегруженными грозным стремлением жить – из-за Лазло и мира, который они вместе построили, когда их разумы соприкоснулись, и, невзирая ни на что, веры, что они могут сделать его явью. Если бы только другие им позволили…

Но нет.

Сегодня они с Лазло искали друг в друге утешения – и нашли его, спрятались в нем, отгородившись от реальности и ненависти, которой невозможно противостоять. У них не было ни выхода, ни надежды, поэтому они упивались тем, что у них имелось – друг другом, хотя бы во снах, – и пытались забыть обо всем остальном.

Но забыть невозможно.

Сарай приметила Разаласа, взгромоздившегося на якорь. Обычно она избегала монстра, но теперь подослала группку мотыльков поближе. Во сне он был прекрасен. Он мог бы послужить символом надежды – если его можно переделать, то и остальное не проблема, – но вот же он, такой же, как всегда: символ одной лишь жестокости.

Ей претил его вид. Мотыльки разделились и улетели прочь, и в эту секунду до Сарай донесся звук. Откуда-то снизу, в тени якоря, раздались шаги и что-то еще. Угрюмый скрип – низкий и повторяющийся. Вливая больше сознания в эту дюжину мотыльков, она отправила их на разведку. Они уловили звук и полетели на него – в проулок, идущий вдоль основания якоря.

Сарай знала это место, но не очень хорошо. Этот район был заброшенным. За все время, что она спускалась в Плач, здесь никто не жил, а посему и причин отправлять сюда мотыльков не имелось. Она совершенно забыла о настенной росписи, и ее вид пленил девушку: шесть мертвых богов, отвратительно голубых и истекающих алым. А посредине – ее отец: герой, освободитель, палач.

Скрип усилился, и Сарай разглядела силуэт мужчины. Она не видела его лица, но чуяла запах: желтую вонь серы и красителя.

«Что он тут делает?» – подумала она с неприязнью. Зрение подтвердило то, что подсказывали другие чувства. Это уродец с шелушащейся кожей, чьи сны так ее потрясли. Из-за похабных фантазий и тошнотворной гигиены Сарай не посещала его после той второй ночи, а лишь пролетала мимо с гримасой отвращения. В его сознании она провела значительно меньше времени, чем у его приятелей, из-за чего имела лишь слабое представление о сфере его деятельности и еще меньше – о его мыслях и планах.

Возможно, это было ошибкой.

Он медленно шел, держа в руках некое колесо – катушку, с которой разматывалась длинная нить. Вот что издавало ритмичный скрип: проворачивающееся колесо, ржавое и стенающее. Девушка недоуменно наблюдала за этой картиной. У входа в проулок мужчина осмотрелся. Все в нем выдавало скрытность. Убедившись, что никого рядом нет, он потянулся в карман, повозился в темноте и зажег спичку. Синий огонек вспыхнул вверх и съежился до маленького оранжевого язычка размером с кончик пальца.

Наклонившись, мужчина поднес его к нити, которая, естественно, была не нитью, а фитилем.

И бегом кинулся из проулка.

Тион уронил кусок мезартиума на рабочий стол и тяжело осел на стул. Вздохнув – с раздражением и глубокой усталостью, – схватился за голову и уставился на длинный осколок чужеродного металла. Он пошел за ответами, но ничего не получил, а загадка отказывалась выпускать его из своих лап.

– Что ты такое? – спросил он мезартиум, словно тот мог рассказать ему то, чего не смог Стрэндж. – Откуда ты взялся? – Его басовитый голос звучал обвинительно.

«Что ж ты не злорадствуешь? – спросил Стрэндж. – Тебе удалось!»

Но что именно ему удалось? Или, что более важно, почему это сработало? Пузырек, подписанный как дух библиотекаря, лежал всего в нескольких сантиметрах от металла. Так Тион и сидел, пронзая взглядом два предмета: пузырек с остатками капель жизненной сущности и кусок металла, который эта сущность позволила отрезать.

Быть может, дело в том, что он ослаб от потери духа, а может, просто устал и уже отчасти погрузился в сон, – но хоть Тион и смотрел со всей строгостью ученого, его взгляд накрыла мерцающая завеса грез – того же ощущения, которое его посещало, когда он втайне читал свою книгу о чудесах. Поэтому, заметив нечто странное, он учел все возможности, включая те, которые вообще не должны быть возможными.