Жестокие слова - Луиз Пенни

И на несколько секунд возникло ощущение, что Рор Парра может в это поверить. Он смотрел на Гамаша широко раскрытыми глазами, словно этот большой, спокойный человек приглашал его в дом, в который Рору так хотелось войти. Но потом он отступил.

— Вы глупы, старший инспектор. — Он уничижительно рассмеялся.

— Но при этом и счастлив, — улыбнулся Гамаш. — Так о чем мы тут говорили? Ах да, об убийстве.

— Чья это там машина на дорожке? — донесся из прихожей молодой голос, а еще через секунду хлопнула дверь.

Бовуар встал. Ханна и Рор тоже встали и уставились друг на друга. Гамаш подошел к кухонной двери:

— Это моя машина, Хэвок. Мы можем поговорить?

— Конечно.

Молодой человек вошел в кухню, снял шапку. Лицо у него было потное, в грязи, и он обезоруживающе улыбался.

— А что так серьезно? — Он изменился в лице. — Уж не случилось ли еще одно убийство?

— С чего вы взяли? — спросил Гамаш, глядя на него.

— Вы такой мрачный. Мне кажется, будто сегодня день, когда в школе выдают табель успеваемости.

— В некотором роде, пожалуй, так оно и есть. Время подвести итоги.

Гамаш показал на стул рядом с отцом Хэвока, и молодой человек сел. Сел и Гамаш.

— Вы с Оливье последними уходили из бистро вечером в прошлую субботу?

— Верно. Оливье ушел, а я закрыл дверь.

— Куда направился Оливье?

— Домой, наверное, — пожал плечами Хэвок.

— Нам теперь известно, что Оливье по ночам бывал у Отшельника. Как раз по субботам.

— Это точно?

— Точно.

Самообладание молодого человека было слишком уж идеальным. Даже наигранным, как показалось Гамашу.

— Но об Отшельнике знал и кое-кто еще. Не только Оливье. Якоба можно было найти двумя разными способами. Один — это пройти заросшими ездовыми тропинками. А другой — выследить Оливье. На его пути к хижине.

Улыбка сошла с лица Хэвока.

— Вы хотите сказать, что я пошел следом за Оливье? — Молодой человек перевел взгляд с Гамаша на родителей, всмотрелся в их лица, потом снова посмотрел на Гамаша.

— Где вы были только что?

— В лесу.

Гамаш задумчиво кивнул:

— И чем занимались?

— Заготавливал дрова.

— Но мы не слышали работы пилы.

— Напилил я раньше. А сейчас только складывал. — На сей раз Хэвок метнул быстрый взгляд в сторону отца.

Гамаш встал, сделал несколько шагов в сторону двери, наклонился и поднял что-то. Потом сел и положил поднятое на полированный стол. Это была деревянная щепка. Нет. Стружка. Скрученная.

— На что вы построили этот дом? — спросил Гамаш.

— Что вы имеете в виду? — выпалил Рор.

— Он стоит несколько сотен тысяч долларов. Одних материалов сколько ушло. Добавить оплату архитектора, подготовку чертежей для такого необычного дома. Потом оплата строителям. Вы говорите, что построили его пятнадцать лет назад. Какие произошли события, позволившие вам сделать это? Где вы достали деньги?

— А какие, по-вашему, могли произойти события? — Рор подался к старшему инспектору. — Вы, квебекцы, такой обособленный народ. Что произошло пятнадцать лет назад? Давайте вспомним. Был референдум о независимости Квебека, был страшный лесной пожар в Абитиби, в провинции прошли выборы. Больше вроде бы ничего.

Эти слова, посланные в лицо Гамашу, сотрясли стружку, лежащую на столе.

— Я все это пережил, — закончил Рор. — Боже мой, как же вы можете не знать, что произошло тогда?

— Чехословакия разделилась, — сказал Гамаш. — На Словакию и Чешскую Республику. Фактически это произошло лет двадцать назад, но последствия могут сказываться и дольше. Те стены рушились, а эти, — он кинул взгляд на стеклянные стены дома, — эти росли.

— Мы можем снова видеться с нашей семьей, — сказала Ханна. — То, с чем мы прощались навсегда, вернулось. Семья, друзья.

— Искусство, серебро, фамильные ценности, — сказал Бовуар.

— Вы думаете, эти вещи имели значение? — спросила Ханна. — Мы так долго жили без них. Мы тосковали по людям, а не по вещам. Мы даже не смели надеяться. Нас обманывали и раньше. Летом шестьдесят восьмого года. И конечно, те сообщения, что мы видели на Западе, отличались от рассказов, которые доходили до нас из дома. Здесь мы слышали только о том, как там все замечательно. Мы видели, как люди машут флажками и поют. Но мои двоюродные родственники и тетушки рассказывали другую историю. Старая система была ужасна. Коррумпированная, жестокая. Но она, по крайней мере, была системой. Когда она рухнула, не осталось ничего. Вакуум. Хаос.

Гамаш чуть наклонил голову, услышав это слово. Опять. Хаос.

— Это было ужасно. Людей избивали, убивали, грабили. А ни полиции, ни судов не было.

— Подходящее время для того, чтобы вывезти ценные вещи, — сказал Бовуар.

— Мы хотели помочь с выездом нашей двоюродной родне, но они решили остаться, — сказал Рор.

— А моя тетушка, конечно, решила остаться с ними.

— Конечно, — сказал Гамаш. — Но если не люди, то что — вещи?

Секунду спустя Ханна кивнула:

— Нам удалось вывезти кое-какие фамильные ценности. Мои мать и отец спрятали их после войны и сказали нам, что их нужно приберечь для обмена, для торговли, если дела пойдут плохо.

— И дела пошли плохо.

— Мы тайком вывезли их и продали. И потому смогли построить дом нашей мечты, — сказала Ханна. — Мы тяжело шли к этому решению, но в конечном счете я решила, что мои родители поняли бы нас и одобрили. Ведь то были всего лишь вещи. А главное в жизни — это дом.

— И что у вас было? — спросил Бовуар.

— Несколько картин, хорошая мебель, несколько икон. Дом для нас был важнее икон, — сказала Ханна.

— Кому вы все это продали?

— Одному дилеру в Нью-Йорке. Другу друзей. Могу назвать его имя. Он взял небольшие комиссионные, но сумел получить хорошую цену, — сказал Парра.

— Прошу вас. Я бы хотел с ним поговорить. Вы явно хорошо воспользовались деньгами. — Старший инспектор обратился к Рору: — Вы ведь еще и плотник?

— Да, могу плотничать.

— А вы? — спросил Гамаш у Хэвока, который в ответ пожал плечами. — Нет, мне нужно услышать ваш ответ.

— Я тоже могу.

Гамаш протянул руку и толкнул стружку по столу так, что она остановилась перед Хэвоком. Гамаш ждал.

— Я в лесу вырезал немного, — признал Хэвок. — Я люблю, когда работа закончена, посидеть немного и повырезать. Это дает возможность расслабиться. Подумать. Остыть. Я делаю игрушки и всякие штуки для Шарля Мюндена. Старик дал мне несколько чурбанов и показал, как это делается. По большей части у меня ничего толкового не выходит, и я выкидываю или сжигаю такие неудавшиеся штуки. Но иногда что-то получается, и я дарю игрушку Шарлю. А почему вас это интересует?