Подросток - Федор Достоевский

Тем не менее в доме от нее начался было чуть не маленькийад. Лиза, столь сильно любившая, должна была очень страдать. По характерусвоему она предпочла страдать молча. Характер ее был похож на мой, то естьсамовластный и гордый, и я всегда думал, и тогда и теперь, что она полюбилакнязя из самовластия, именно за то, что в нем не было характера и что онвполне, с первого слова и часа, подчинился ей. Это как-то само собою в сердцеделается, безо всякого предварительного расчета; но такая любовь, сильная кслабому, бывает иногда несравненно сильнее и мучительнее, чем любовь равныххарактеров, потому что невольно берешь на себя ответственность за своегослабого друга. Я по крайней мере так думаю. Все наши, с самого начала, окружилиее самыми нежными заботами, особенно мама; но она не смягчилась, неоткликнулась на участие и как бы отвергла всякую помощь. С мамой еще говорилавначале, но с каждым днем становилась скупее на слова, отрывистее и даже жестче.С Версиловым сначала советовалась, но вскоре избрала в советники и помощникиВасина, как с удивлением узнал я после… Она ходила к Васину каждый день, ходилатоже по судам, по начальству князя, ходила к адвокатам, к прокурору; под конецее почти совсем не бывало по целым дням дома. Разумеется, каждый день, раза подва, посещала и князя, который был заключен в тюрьме, в дворянском отделении,но свидания эти, как я вполне убедился впоследствии, бывали очень для Лизытягостны. Разумеется, кто ж третий может вполне узнать дела двух любящихся? Номне известно, что князь глубоко оскорблял ее поминутно, и чем, например?Странное дело: беспрерывною ревностью. Впрочем, об этом впоследствии; ноприбавлю к этому одну мысль: трудно решить, кто из них кого мучил более.Гордившаяся между нами своим героем, Лиза относилась, может быть, совершенноиначе к нему глаз на глаз, как я подозреваю твердо, по некоторым данным, окоторых, впрочем, тоже впоследствии.

Итак, что до чувств и отношений моих к Лизе, то все, чтобыло наружу, была лишь напускная, ревнивая ложь с обеих сторон, но никогда мыоба не любили друг друга сильнее, как в это время. Прибавлю еще, что к МакаруИвановичу, с самого появления его у нас, Лиза, после первого удивления илюбопытства, стала почему-то относиться почти пренебрежительно, дажевысокомерно. Она как бы нарочно не обращала на него ни малейшего внимания.

Дав себе слово «молчать», как объяснил я в предыдущей главе,я, конечно, в теории, то есть в мечтах моих, думал сдержать мое слово. О, сВерсиловым я, например, скорее бы заговорил о зоологии или о римскихимператорах, чем, например, об ней или об той, например, важнейшей строчке вписьме его к ней, где он уведомлял ее, что «документ не сожжен, а жив иявится», — строчке, о которой я немедленно начал про себя опять думать, толькочто успел опомниться и прийти в рассудок после горячки. Но увы! с первых шаговна практике, и почти еще до шагов, я догадался, до какой степени трудно иневозможно удерживать себя в подобных предрешениях: на другой же день послепервого знакомства моего с Макаром Ивановичем я был страшно взволнован однимнеожиданным обстоятельством.

Взволнован я был неожиданным посещением Настасьи Егоровны,матери покойной Оли. От мамы я уже слышал, что она раза два заходила во время моейболезни и что очень интересовалась моим здоровьем. Для меня ли собственнозаходила эта «добрая женщина», как выражалась всегда о ней мама, или простопосещала маму, по заведенному прежде порядку, — я не спросил. Мама рассказываламне всегда обо всем домашнем, обыкновенно когда приходила с супом кормить меня(когда я еще не мог сам есть), чтобы развлечь меня; я же при этом упорностарался показать каждый раз, что мало интересуюсь всеми этими сведениями, апотому и про Настасью Егоровну не расспросил подробнее, даже промолчал совсем.

Это было часов около одиннадцати; я только что хотел быловстать с кровати и перейти в кресло к столу, как она вошла. Я нарочно остался впостели. Мама чем-то очень была занята наверху и не сошла при ее приходе, такчто мы вдруг очутились с нею наедине. Она уселась против меня, у стенки настуле, улыбаясь и не говоря ни слова. Я предчувствовал молчанку; да и вообщеприход ее произвел на меня самое раздражительное впечатление. Я даже не кивнулей головой и прямо смотрел ей в глаза; но она тоже прямо смотрела на меня:

— Вам теперь на квартире, после князя, одной-то скучно? —спросил я вдруг, потеряв терпение.

— Нет-с, я теперь не на той квартире. Я теперь через АннуАндреевну за ребеночком ихним надзираю.

— За чьим ребеночком?

— За Андреем Петровичевым, — произнесла она конфиденциальнымшепотом, оглянувшись на дверь.

— Да ведь там Татьяна Павловна…

— И Татьяна Павловна, и Анна Андреевна, они обе-с, иЛизавета Макаровна тоже, и маменька ваша… все-с. Все принимают участие. ТатьянаПавловна и Анна Андреевна в большой теперь дружбе к друг-дружке-с.

Новость. Она очень оживилась, говоря. Я с ненавистью гляделна нее.

— Вы очень оживились после последнего разу, как ко мнеприходили.

— Ах, да-с.

— Потолстели, кажется?

Она поглядела странно:

— Я их очень полюбила-с, очень-с.

— Кого это?

— Да Анну Андреевну. Очень-с. Такая благородная девица и притаком рассудке…

— Вот как. Что ж она, как теперь?

— Оне очень спокойны-с, очень.

— Она и всегда была спокойна.

— Всегда-с.

— Если вы с сплетнями, — вскричал я вдруг, не вытерпев, — тознайте, что я ни во что не мешаюсь, я решился бросить… все, всех, мне все равно— я уйду!..

Я замолчал, потому что опомнился. Мне унизительно стало какбы объяснять ей мои новые цели. Она же выслушала меня без удивления и безволнения, но последовал опять молчок. Вдруг она встала, подошла к дверям ивыглянула в соседнюю комнату. Убедившись, что там нет никого и что мы одни, онапреспокойно воротилась и села на прежнее место.

— Это вы хорошо! — засмеялся я вдруг.

— Вы вашу-то квартиру, у чиновников, за собой оставите-с? —спросила она вдруг, немного ко мне нагнувшись и понизив голос, точно это былсамый главный вопрос, за которым она и пришла.

— Квартиру? Не знаю. Может, и съеду… Почем я знаю?

— А хозяева так очень ждут вас; чиновник тот в большомнетерпении и супруга его. Андрей Петрович удостоверил их, что вы наверноворотитесь.

— Да вам зачем?

— Анна Андреевна тоже желала узнать; очень были довольны,узнамши, что вы остаетесь.

— А она почему так наверно знает, что я на той квартиренепременно останусь?

Я хотел было прибавить: «И зачем это ей?» — но удержалсярасспрашивать из гордости.