Подросток - Федор Достоевский

Я сидел и слушал краем уха; они говорили и смеялись, а уменя в голове была Настасья Егоровна с ее известиями, и я не мог от нееотмахнуться; мне все представлялось, как она сидит и смотрит, осторожно встаети заглядывает в другую комнату. Наконец они все вдруг рассмеялись: ТатьянаПавловна, совсем не знаю по какому поводу, вдруг назвала доктора безбожником:«Ну уж все вы, докторишки — безбожники!..»

— Макар Иванович! — вскричал доктор, преглупо притворяясь,что обижен и ищет суда, — безбожник я или нет?

— Ты-то безбожник? Нет, ты — не безбожник, — степенноответил старик, пристально посмотрев на него, — нет, слава богу! — покачал онголовой, — ты — человек веселый.

— А кто веселый, тот уж не безбожник? — иронически заметилдоктор.

— Это в своем роде — мысль, — заметил Версилов, но совсем несмеясь.

— Это — сильная мысль! — воскликнул я невольно, поразившисьидеей. Доктор же оглядывался вопросительно.

— Ученых людей этих, профессоров этих самых (вероятно, передтем говорили что-нибудь о профессорах), — начал Макар Иванович, слегкапотупившись, — я сначала ух боялся: не смел я пред ними, ибо паче всегоопасался безбожника. Душа во мне, мыслю, едина; ежели ее погублю, то сыскатьдругой не могу; ну а потом ободрился: «Что же, думаю, не боги же они, а такие,как и мы, подобострастные нам, человеки». Да и любопытство было большое:«Узнаю, что, мол, есть такое безбожие?» Только, друг, потом и самое любопытствоэто прошло.

Он примолк, но намереваясь продолжать все с тою же тихою истепенною улыбкою. Есть простодушие, которое доверяется всем и каждому, неподозревая насмешки. Такие люди всегда ограниченны, ибо готовы выложить изсердца все самое драгоценное пред первым встречным. Но в Макаре Ивановиче, мнеказалось, было что-то другое и что-то другое движет его говорить, а не однатолько невинность простодушия: как бы выглядывал пропагандист. Я судовольствием поймал некоторую, как бы даже лукавую усмешку, обращенную им кдоктору, а может быть, и к Версилову. Разговор был, очевидно, продолжением ихпрежних споров за неделю; но в нем, к несчастью, проскочило опять то самоероковое словцо, которое так наэлектризовало меня вчера и свело меня на однувыходку, о которой я до сих пор сожалею.

— Безбожника человека, — сосредоточенно продолжал старик, —я, может, и теперь побоюсь; только вот что, друг Александр Семенович:безбожника-то я совсем не стречал ни разу, а стречал заместо его суетливого —вот как лучше объявить его надо. Всякие это люди; не сообразишь, какие люди; ибольшие и малые, и глупые и ученые, и даже из самого простого звания бывают, ивсё суета. Ибо читают и толкуют весь свой век, насытившись сладости книжной, асами все в недоумении пребывают и ничего разрешить не могут. Иной весьраскидался, самого себя перестал замечать. Иной паче камене ожесточен, а всердце его бродят мечты; а другой бесчувствен и легкомыслен и лишь бы емунасмешку свою отсмеять. Иной из книг выбрал одни лишь цветочки, да и то посвоему мнению; сам же суетлив и в нем предрешения нет. Вот что скажу опять:скуки много. Малый человек и нуждается, хлебца нет, ребяток сохранить нечем, навострой соломке спит, а все в нем сердце веселое, легкое; и грешит и грубит, авсе сердце легкое. А большой человек опивается, объедается, на золотой кучесидит, а всё в сердце у него одна тоска. Иной все науки прошел — и все тоска. Имыслю так, что чем больше ума прибывает, тем больше и скуки. Да и то взять:учат с тех пор, как мир стоит, а чему же они научили доброму, чтобы мир былсамое прекрасное и веселое и всякой радости преисполненное жилище? И еще скажу:благообразия не имеют, даже не хотят сего; все погибли, и только каждый хвалитсвою погибель, а обратиться к единой истине не помыслит; а жить без бога — одналишь мука. И выходит, что чем освещаемся, то самое и проклинаем, а и сами тогоне ведаем. Да и что толку: невозможно и быть человеку, чтобы не преклониться;не снесет себя такой человек, да и никакой человек. И бога отвергнет, так идолупоклонится — деревянному, али златому, аль мысленному. Идолопоклонники это всё,а не безбожники, вот как объявить их следует. Ну, а и безбожнику как не быть?Есть такие, что и впрямь безбожники, только те много пострашней этих будут,потому что с именем божиим на устах приходят. Слышал неоднократно, но нестречал я их вовсе. Есть, друг, такие, и так думаю, что и должны быть они.

— Есть, Макар Иванович, — вдруг подтвердил Версилов, — естьтакие и «должны быть они».

— Непременно есть и «должны быть они»! — вырвалось у менянеудержимо и с жаром, не знаю почему; но меня увлек тон Версилова и пленила какбы какая-то идея в слове «должны быть они». Разговор этот был для меня совсемнеожиданностью. Но в эту минуту вдруг случилось нечто тоже совсем неожиданное.

День был чрезвычайно ясный; стору у Макара Ивановича неподнимали обыкновенно во весь день, по приказанию доктора: но на окне была нестора, а занавеска, так что самый верх окна был все-таки не закрыт; это потому,что старик тяготился, не видя совсем, при прежней сторе, солнца. И вот как размы досидели до того момента, когда солнечный луч вдруг прямо ударил в лицоМакара Ивановича. За разговором он не обратил сначала внимания, но машинально,во время речи, несколько раз отклонял в сторону голову, потому что яркий лучсильно беспокоил и раздражал его больные глаза. Мама, стоявшая подле него, уженесколько раз взглядывала на окно с беспокойством; просто надо бы былочем-нибудь заслонить окно совсем, но, чтоб не помешать разговору, она вздумалапопробовать оттащить скамеечку, на которой сидел Макар Иванович, вправо всторону: всего-то надо было подвинуть вершка на три, много на четверть. Она уженесколько раз наклонялась и схватывалась за скамейку, но оттащить не могла;скамейка, с сидящим на ней Макаром Ивановичем, не трогалась. Чувствуя ееусилия, но в жару разговора, совсем бессознательно, Макар Иванович несколькораз пробовал было приподняться, но ноги его не слушались. Мама, однако,все-таки продолжала напрягаться и дергать, и вот наконец все это ужасно озлилоЛизу. Мне запомнилось несколько ее сверкающих, раздраженных взглядов, но толькоя, в первое мгновение, не знал, чему приписать их, да вдобавок был отвлеченразговором. И вот вдруг резко послышался ее почти окрик на Макара Ивановича:

— Да приподымитесь хоть немножко: видите, как трудно маме!

Старик быстро взглянул на нее, разом вникнул и мигомпоспешил было приподняться, но ничего не вышло: приподнялся вершка на два иопять упал на скамейку.

— Не могу, голубчик, — ответил он как бы жалобно Лизе, икак-то весь послушно смотря на нее.

— Рассказывать по целой книге можете, а пошевелиться не всилах?

— Лиза! — крикнула было Татьяна Павловна. Макар Ивановичопять сделал чрезвычайное усилие.

— Возьмите костыль, подле лежит, с костылем приподыметесь! —еще раз отрезала Лиза.

— А и впрямь, — сказал старик и тотчас же поспешно схватилсяза костыль.