Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель - Мэри Стюарт

Голос ее вдруг стал совсем взрослым и любопытным:

– А ты недолюбливаешь Кона. Почему?

– Бог его знает. И «недолюбливаю» – неподходящее слово. Скажем, я ему не доверяю. Жюли…

– Мм?

– А что именно тебе известно про меня и… про меня и Адама?

– Только то, что я сказала. Я знала, что вы встречаетесь, и знала, что вы регулярно переписываетесь и оставляете послания в дупле. И еще, наверное, знала, что это была безнадежная страсть… Чему ты смеешься?

– Прости. Твоему словарю. Продолжай. Итак, это была безнадежная страсть.

– Ну ладно, – сказала она, ничуть не обидевшись. – Наверное, я читаю сплошь не те книги. Но это ты сама сейчас взяла неверный тон. Я так понимаю, теперь тебе все это уже не важно.

– Да.

– Хорошо же. – Она вздохнула почти огорченно. – А я-то надеялась, что все теперь закончится, как следовало. Понимаешь, все кругом ведь знали, что они несчастны друг с другом, в смысле, он и его жена. По нему никогда нельзя было понять, что он думает, но она не особо-то старалась притворяться, правда? Я хочу сказать, довольно напряженное получалось зрелище, когда они вместе выходили на люди, да? Даже я заметила, хотя была еще ребенком. Это ведь правда, так и было?

– Да.

– Однако не велось никаких разговоров о том, чтобы они расстались. Все кругом говорили, что им следует развестись, но он никогда не разведется из-за ее денег.

– А что еще могли сказать.

– Да. Ну и конечно, мне казалось совершенно ясным, что он не мог не влюбиться в тебя. Всякий на его месте влюбился бы.

– Жюли, милая, нам с тобой надо быть поосторожней, если мы будем на людях говорить друг другу комплименты по поводу внешности.

Она улыбнулась:

– И то верно. Все равно, между нами, в девятнадцать ты была просто сногсшибательна. Ну признайся!

Восходящая луна освещала смеющееся личико. Нельзя было не залюбоваться им.

– Пожалуй, я начинаю думать, что так оно и было.

– Ты такая славная, – простодушно сказала Жюли. – Ну вот… почему-то не могу отделаться от ощущения, что не следовало мне обсуждать эти вещи с тобой, чтобы тебя не огорчать, но все-таки… Я с тех пор часто гадала, почему он так и не развелся с ней, несмотря на любые деньги. Нет, правда. Она ведь не была католичкой, так что и не в этом дело. Неужели все-таки из-за денег, Аннабель? Не хочу никого порочить, но, в конце-то концов, он ведь не мог даже как следует содержать Форрест…

– Вряд ли он так уж сильно пекся о Форресте.

Уже заговорив, я осознала, как странно строю ответ, но Жюли не обратила внимания.

– Тогда почему? Почему они оставались вместе? Почему она так дурно с ним обращалась, как будто он совершил что-то ужасное? Не из-за тебя, потому что это тянулось уже не первый год. Почему?

– Откуда мне знать? Он… он никогда не обсуждал эту тему. – А потом, из ниоткуда, ко мне пришла догадка, твердая, как уверенность. – У нее не было детей.

– А, понимаю, – протянула Жюли. – И он…

– Некоторые мужчины воспринимают всю жизнь как ответственность. Возможно, дело было в этом. Возможно, он относил несчастье жены на свой счет. Как он мог ее бросить? Нельзя покинуть человека, у которого больше никого нет.

– Знаешь, – заметила она, – ты говоришь об этом, точно о чем-то далеком-предалеком, как будто рассказываешь историю о ком-то другом.

– Так оно сейчас и чувствуется, – отозвалась я. – Послушай, почему бы нам не пойти? Слезай, ты зеваешь, как ребенок. Ты после долгой дороги и, наверное, с ног валишься. Будет еще время наговориться. Дональд завтра приедет?

– Надеюсь.

– Очень хочу снова с ним встретиться. Расскажи мне побольше о нем завтра. Кажется, сегодня я слишком загрузила тебя своими делами, но отныне мы про них забудем, хорошо?

– Если тебе так хочется.

– Мне так хочется.

– Идет. – Она снова зевнула во весь рот, широко и без всякого смущения, как ребенок или зверек. – О боже, умираю, спать хочу. Даже не надо пить никакой мандрагоры, чтобы проспать ту зияющую пропасть времени, пока мой Дональд вдали от меня. – Она хихикнула. – Даже смешно, до чего же он не вписывается ни в какой романтический контекст.

– Возможно, так оно для тебя и безопаснее, учитывая, какого рода книгами ты, по всей видимости, зачитываешься.

– Возможно. Ох, Аннабель, как же здорово, что ты здесь. Я уже говорила.

– Да. Спасибо, Жюли. Сладких снов.

– Ну и засну же я. Но эта жуткая тишина после Лондона просто опустошает, а если чертова сова снова примется за свое, я ее пристрелю, пусть даже она и вправду мать семи птенцов, которые зачахнут с голоду в дереве, увитом плющом.

– У этого вида сов их бывает по три.

Жюли отперла щеколду на воротах и толкнула створку.

– Ты всегда знала все и обо всем.

– Да нет, Жюли! Ты выставляешь меня этакой дщерью природы, которая водит компанию с совами, околдовывает диких лошадей и разгуливает по лесам ночью…

Тут я прикусила язык.

Если Жюли и заметила, то не подала виду.

– А ты не идешь?

– Нет еще. Вечер чудесный, а я не устала. Дщерь природы в родной стихии. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – откликнулась Жюли.

Стоя на невысокой груде каменных обломков, венчавших стену вокруг ствола, как раз можно было дотянуться до дупла. Держась одной рукой за сплетенные побеги плюща, я нашарила над головой трещину, что образовалась на месте давно усохшей и отвалившейся ветви.

Я запустила туда руку медленно, почти нервно, как будто пресловутая сова Жюли со своими мифическими семью птенцами затаилась там, готовая защищать свой выводок, или как будто я без спросу залезла в чужой письменный стол. Секретный тайник, гробница царя Нина, дерево влюбленных – какое право у призрака тут что-то выискивать?

Да и в любом случае выискивать было нечего. Какие бы тайны ни хранил увитый плющом дуб в прошлом, теперь он стал самым обыкновенным деревом, а почтовый ящик – пустым дуплом. Дно растрескалось и расщепилось, а в трещины набилась труха, сухая, как трут. Мелкие веточки и гнилая солома свидетельствовали, что здесь когда-то гнездился скворец. Плющ, касавшийся моего лица, пахнул темно и горько, как забытая пыльная рухлядь.

Я спрыгнула со стены и вытерла руки носовым платком.

Позади меня, огибая развалины сторожки, бежала в тень заброшенная аллея. Повернув голову, я взглянула туда, где в ясном лунном свете за отбрасываемой деревьями полосой темноты светлели белые ворота. Я почти различала аккуратные черные буквы на верхней перекладине. УАЙТСКАР. Я шагнула было в ту сторону, но потом одумалась. Сейчас или никогда. Что ж, пусть это произойдет сейчас.