Холодные глаза - Ислам Иманалиевич Ханипаев

стекле. Пришлось отскребать ее сучком, пока я не увидел наконец сквозь стекло подвал.

Передо мной стояла довольно интересная задача: разыскать какой-нибудь список новорожденных горного села, появившихся на свет в не самое спокойное для страны время. Плюс: жителей в селе мало. Минус: бумаги на стеллажах слишком много. В действительности минусов было гораздо больше: и гребаные крысы, и пауки, и упомянутое Маликат семейство Муртуза. Он мог просто проигнорировать все обязательства по регистрации новорожденного.

Два часа поисков вылились лишь в небольшой успех. Я нашел папку с архивами от две тысячи второго года и трех крыс – одна была дохлой и наполовину обглоданной. Еще нашел районную газету на аварском языке. По общему контексту я понял, что у тогдашнего главы села, очень весомого мужика, впоследствии севшего в тюрьму на пожизненное (гугл в помощь), родился сын. Автор статьи, видимо, хорошо провел время на устроенном в честь этого празднике, так как описывал его всевозможными непонятными мне эпитетами, неизменно заканчивая предложения восклицательными знаками. Было там и несколько фотографий, на одной из которых мужчины в саду завязывали кусок ткани на высоком дереве. Судя по тому, как они позировали, событие было важным.

– Арсен! – прозвучало с улицы.

Я, естественно, дернулся и уронил огромную стопку бумаги.

– Да блядь… – процедил я. – Заур, ты?

– Да! Узнал кое-что! Вылезай!

– Ты можешь не орать? Я в гребаном темном подвале, полном крыс, ищу убийцу.

– Вся моя жизнь ебаный темный подвал с крысами и убийцами, хватит ныть.

Из мрака я пошел на свет, и, к моему сожалению, вместо ангелов там стоял Заур.

– В то время тут работали три акушерки. Одна мертва. Две старые. Был у одной из них только что, в общем, она уже не различает реальность. Не вариант. Есть другая, и, скорее всего, она нам и нужна. Ее мне подсказал местный годекан, и они же подтвердили: да, у Муртуза и его жены не было детей. Говорят, что вроде бы была у них какая-то история с ребенком. Или умер, или дали… Он тогда уже перестал общаться с людьми. Новорожденный вдруг появился, и все. Родителей не знают.

Мы съехали с основной улицы на второстепенную и остановились в тупике перед старыми оранжевыми воротами. Вышли из машины и постучались. Открыл мальчишка лет пятнадцати. Заур переговорил с ним на аварском, и мальчик разрешил нам пройти в ворота, а сам быстро зашагал вперед.

– Ей девяносто два. На русском не говорит и почти ослепла, – сказал тихо Заур, пока мы ждали разрешения войти в старенький домик. – Ее местные не очень любят.

– Почему?

– Она ****, – сказал Заур, потом сообразил, что я ничего не понял, и объяснил на русском: – Ну, которая что-то предсказывает.

– Гадалка, что ли?

– Типа. Она не то что будущее видит… Короче, многие считают, что она говорит с шайтанами и они рассказывают ей вещи, которых не знают люди. Так говорят.

– Я в это не верю. – Я усмехнулся немного нервно, но поддержки от Заура не получил. Он был очень напряжен. – А ты?

– С шайтанами нельзя говорить, – на полном серьезе ответил он.

Мне хотелось бы свести его ответ к побочке от продолжительного пьянства, но это было другое. Что-то глубинное, что было и остается в каждом верующем мусульманине. В исламе гадалок ожидает только смерть, а каждый попросивший их помощи выходит из веры. Гадание и колдовство для мусульман никогда не были чем-то шуточным, даже если речь шла о мошенниках.

– Бегьула, – сказал пацан, подзывая нас.

Не только мне, но и Зауру с его средним ростом пришлось пригнуться, входя в дом. Мы сняли обувь в прихожей. В нос ударил старческий запах: смесь затхлости и будто бы плесени. Из прихожей можно было попасть либо в микрокухню, либо в комнатушку, входя в которую нужно было пригнуться еще ниже.

После прелюдии Заура я ожидал увидеть логово шамана со всякими мертвыми птицами, змеями в банках и картинками мрачного содержания, но это была обычная сельская стариковская комнатушка. Ковер на полу, ковер на стене, старый советский телевизор, белый деревянный столик с осыпающейся краской и тарелочка с конфетами, которые никто никогда не ест. Бабуля, полулежа на большой подушке на койке, ожидала нас. Она была совсем маленькой, сухой, в темном платье и в классическом платке с вышитыми золотом цветами. Никаких сушеных ящериц, привязанных к волосам, не было. Бабушка смотрела в центр комнаты.

– Рачана! – громко сказал пацан, и в ответ бабуля указала нам на две табуретки под столом. Мы быстро вытащили их и сели.

– **** **** *** Заур. – [ «Меня зовут Заур»].

– Громче, – сказал мальчик, и Заур повторил приветствие.

– **** ******* **** *** *. – Бабушка сообщила, что слышала о нем от сельчан.

И немудрено. О Зауре, вероятно, слышал любой взрослый человек в районе. Заур назвал мое имя, указав на меня, бабушка бросила свой серый взгляд примерно в мою сторону. Он в двух словах, видимо, объяснил мои функции. Бабушка кивнула, как мне показалось, слабо улыбнувшись.

– Ну, давай, говори, – сказал мне Заур. – Переведу.

– Спроси ее, помнит ли она старика Муртуза. Скажи, что жил на краю села, чем занимался в девяностые, насчет больного сына и так далее.

Заур заговорил с бабушкой, и та иногда отвечала на его вопросы, иногда молчала. Говорила она медленно, но, как мне показалось, действительно пыталась что-то вспомнить. Иногда, слушая Заура, она утвердительно кивала, а иногда качала головой из стороны в сторону. Одной рукой, точнее указательным пальцем, она будто рисовала едва заметно что-то в воздухе. Заур же терпеливо раз за разом пытался ей что-то объяснить. Иногда, повторяя уже в третий раз какое-то предложение, он сжимал от злости кулаки, иногда закатывал глаза, а когда она говорила то, что нам нужно, сразу оживлялся и уточнял. Пацан все это время стоял у входа и внимательно следил за происходящим.

– Да, она его помнит. Говорит, что был военным. Вспомнила, что он владел каким-то цехом. И жену его помнит, умерла в начале двухтысячных.

– А Гасана помнит?

– *** Гасан *****? – спросил Заур.

Бабуля кивнула.

– Она принимала роды, когда родился