Неповторимое. Том 2 - Валентин Иванович Варенников

по-человечески объясниться с Устиновым и, может быть, за пределами Генштаба. Ведь от них обоих очень многое зависит в деятельности Вооруженных Сил.

– Это исключено. Никакого специального разговора на эту тему не будет! – отрезал Николай Васильевич. – А вот постоянно и настойчиво разъяснять ему все то, что заложено в директиву по реформированию Вооруженных Сил, можно и нужно. Это – я гарантирую.

Мы и потом еще несколько раз возвращались к этой теме, да и сама жизнь толкала к этому: сдвигов к лучшему не было, а накал в отношениях Устинова и Огаркова нарастал. Первый раз их скрытый конфликт бурно проявился в декабре 1979 года, что само по себе было весьма неприятно – ведь вместе с начальником Генштаба отторгался и сам Генштаб.

Как и предполагал Огарков, руководство страны под давлением обстоятельств, которых я коснусь в специальной главе, вынуждено было изменить свое первоначальное решение о вводе наших войск на территорию Афганистана. 12 декабря 1979 года узкий круг членов Политбюро ЦК КПСС – Андропов, Громыко, Устинов – письменным докладом предложили Брежневу ввести войска в Афганистан – по просьбе руководства этой страны и с учетом обострения обстановки в этом районе. Брежнев согласился. Как и следовало ожидать, все остальные члены Политбюро, рассмотрев в рабочем порядке этот документ, тоже согласились с ним и завизировали, за исключением Косыгина. Алексей Николаевич категорически возражал против такого шага. Он полностью поддерживал любые другие действия, в том числе материальные и финансовые затраты, но только не ввод наших войск. Не подписал этот документ и оказался прав. Но с этого момента у него произошел полный разрыв с Брежневым и его окружением, что привело к его полной самоизоляции, и ровно через год он умер. Это произошло на 17-м году его руководства Советом Министров СССР (с октября 1964 по декабрь 1980 года). Несмотря на свой возраст и полученную во время физических занятий (занимался греблей) травму, он был крепкий, а главное – он обладал ясным умом и кипучей энергией, благодаря чему работал ежедневно не менее десяти часов. Он вполне был способен руководить правительством и дальше, но психологические потрясения оказались для него роковыми. Решению Политбюро предшествовала лихорадочная подготовительная работа. Очевидно чувствуя, что вокруг решения о вводе наших войск идет закулисная возня, и понимая, что в лице Устинова приобрести союзника невозможно, Косыгин позвонил Огарко-ву и открытым текстом сообщил, что готовится решение о вводе советских войск в Афганистан. – Как вы лично и Генеральный штаб смотрите на этот возможный шаг? – спросил он Огаркова.

– Отрицательно, – сразу же ответил Николай Васильевич.

– Если отрицательно, то убедите Дмитрия Федоровича Устинова, что делать это нельзя.

Сразу после разговора с Косыгиным Николай Васильевич вызвал меня и подробно передал его содержание. Мы обсудили план наших дальнейших действий. Главное – убедить министра не соглашаться с вводом войск. Я подготовил для Николая Васильевича справку-обоснование, которую он посмотрел при мне и, как всегда, добавил кое-что от себя, после чего мы посчитали, что ему надо выходить на министра. Огарков тут же позвонил Устинову, сказав, что ему надо доложить ряд документов. Тот ответил, что готов встретиться.

Через час Николай Васильевич неожиданно появился у меня в кабинете (он редко ходил к кому-нибудь, кроме министра). Вижу, лицо его покрылось красными пятнами, сам взбешен. Бросил папку на стол. Я к нему:

– Что случилось?

– Скандал. В полном смысле слова скандал. Вначале все шло мирно – я ему докладывал ряд документов на подпись, разъяснял необходимость их подписания и так далее. В общем, как обычно. Вопрос об Афганистане я оставил на конец нашей встречи, так как предвидел, что могут быть трения. Но такое было впервые. Когда я начал обосновывать, почему нам нецелесообразно вводить войска в Афганистан, он вдруг взорвался и начал орать. В буквальном смысле орать: «Вы постоянно строите какие-то козни! Вы систематически саботируете мои решения! А сейчас вам уже не нравится то, что готовит руководство страны. Не ваше дело, что решается в Политбюро. Ваше дело – штаб».

Когда он сказал это, я вынужден был ответить, что он заблуждается, Генеральный штаб Вооруженных Сил не канцелярия министра, а главный орган государства по управлению армией, флотом и обороной страны в целом как в мирное время, так и в военное время. И Генштаб обязан всегда знать все, что касается Вооруженных Сил. Кстати, в военное время должность министра не предусмотрена, а Генштаб подчиняется Верховному главнокомандующему, которым становится глава государства.

Видели бы вы, что после этого там было! В чем он меня только не обвинял! Хорошо хоть, что мы были с ним только вдвоем. Под конец он сказал, что больше разговаривать не намерен, и ушел в комнату отдыха. Мне ничего не оставалось делать, как тоже уйти. Это полный раскол.

– Товарищ маршал, – начал я успокаивать Николая Васильевича, – что министра прорвало, этого следовало ожидать. Конечно, это неприятно и ему, и вам, но когда-то это должно было случиться. Он успокоится, и отношения станут хотя бы внешне нормальными. Зато теперь вы знаете, что у него в голове. Да и ему, наконец, стало ясно, что такое Генштаб. В этой обстановке, я думаю, вам было бы удобно позвонить Громыко или Андропову, а может быть, тому и другому, и предложить, чтобы они на одном из заседаний или встрече выслушали вашу позицию и ее обоснования. При этом можно было бы намекнуть, что одному Дмитрию Федоровичу делать выводы по вашему докладу будет неудобно, так как здесь затрагиваются политические аспекты. – Да, очевидно, мне надо с ними переговорить именно сейчас, до разговора с ними министра, – согласился Огарков. Что он и сделал. А на следующий день утром министр обороны позвонил Огаркову и сказал, чтобы тот к 11 часам был в Кремле, в Ореховой комнате (она располагалась сразу за кабинетом заседаний, и в ней обычно собирались члены Политбюро до начала совещания). Сказал, что состоится встреча ряда членов Политбюро и что начальнику Генштаба надо будет доложить свои взгляды на афганскую проблему. Николай Васильевич вернулся к обеду, пригласил Ахромеева, меня и подробно рассказал о встрече. Собрались три члена Политбюро: Андропов, Громыко и Устинов. Затем подошел Суслов. – Я двадцать минут докладывал и час отвечал на вопросы, – начал рассказывать Огарков. – Активно себя вел Андропов. Громыко задал всего три-четыре вопроса. Устинов вообще ни о чем не спрашивал – ему «все ясно». В итоге Юрий Владимирович и Андрей Андреевич меня поблагодарили, и я уехал, а они остались. – Наверное, можно было бы сообщить Алексею Николаевичу Косыгину