Сверхизбыточность. История роста населения, инноваций и процветания человечества на бесконечно богатой планете - Marian L. Tupy

что мы считаем нормальной частью жизни - земледелие, скотоводство, правительства, полиция, санитария, медицинское обслуживание, образование, армии, транспорт и т.д., - все это является новым продуктом последних нескольких тысяч лет. В отличие от этого, наши предки провели последние два миллиона лет в качестве охотников-собирателей в плейстоцене и, конечно же, несколько сотен миллионов лет до этого в том или ином виде. Эти относительные промежутки времени важны, поскольку позволяют определить, какой набор сред и условий определял адаптивные проблемы, для решения которых формировался разум: Плейстоценовые условия, а не современные.

Среди значимых психологических характеристик, сформировавшихся у человека в плейстоцене, - склонность к трайбализму, эгалитаризму и мышлению с нулевой суммой. Мы развивались небольшими группами, состоящими из 25-200 человек. Все мы знали друг друга и часто были родственниками. Все знали, кто вносит вклад в выживание группы, а кто уклоняется от своих обязанностей. Обманщики и халявщики становились объектами гнева, а иногда и наказания. Не менее важно и то, что обманщики и халявщики теряли ценных партнеров по сотрудничеству. Вместо них они работали с более надежными или щедрыми людьми.

В таких группах было принято делиться пищей. Хранение пищи для будущего потребления было нецелесообразным для полукочевого населения. Поэтому, когда охотники-собиратели приобретали больше пищи, чем могла потребить их семья, они "запасали" ее в виде социальных обязательств, то есть делились ею с другими членами группы в расчете на то, что в будущем эта услуга будет возвращена. От того, насколько широко кормильцы делились пищей, зависело, будет ли вариативность успеха кормодобывания обусловлена в первую очередь удачей или усилиями. Удача играла большую роль в успехе охоты. Охотники, которые много работали, часто возвращались домой ни с чем. Поэтому мясо широко делилось внутри группы (это был способ объединения рисков или буфер против голода). Когда усилия играли большую роль в успехе кормодобывания, как это было в случае со сбором многих видов растительной пищи, обмен был более целенаправленным. Собранной пищей делились в основном внутри семьи и с конкретными партнерами по взаимовыручке.

Кроме того, объем личного имущества ограничивался тем, что наши предки могли переносить на спине, переезжая с места на место, поэтому накопление имущества и неравенство в богатстве не могли быть серьезными проблемами. Кроме того, как и другие животные, мы эволюционировали к формированию иерархии доминирования. Выживание индивида и его способность передавать свои гены повышались, если он мог подняться в группе и контролировать доступ к большим ресурсам. С другой стороны, люди также научились создавать коалиции, в которых менее доминантные особи сотрудничали, чтобы победить более сильных и успешных членов группы. Наконец, совместное использование и сотрудничество охотников-собирателей заканчивалось, так сказать, на границе группы. В мире, где не было специализации и торговли, непропорционально большая выгода одной группы часто достигалась за счет другой группы. Создавая агрессивные коалиции, мужчины могли расширить кормовые территории своей группы или получить больше жен, объединившись для убийства мужчин из других групп.

Психология охотника-собирателя помогает объяснить наше современное отношение к масштабам и свободе рынка. Рассмотрим, например, оказание медицинской помощи. Когда охотник заболевал или получал травму, он не мог продолжать добывать пищу. Болезнь или травма - это двойной удар по коллективу. Мало того, что заболевший охотник переставал вносить вклад в выживание группы, его нужно было еще и кормить, и ухаживать за ним. Кроме того, никто не мог гарантировать, что пострадавший охотник сможет снова охотиться, поэтому вполне логично, что у людей развилось чувство сострадания и они стали окружать себя заботливыми людьми. Чувство сострадания и проявления заботы контрастируют с расчетливым и стремящимся к прибыли обменом на рынке. Например, работодатели, как правило, платят зарплату и предоставляют льготы своим сотрудникам, чтобы заработать деньги (т.е. работодатель рассчитывает, что производительность работника перевешивает затраты на его оплату), а не потому, что заботятся о благополучии работников.

Иначе говоря, наш мозг интерпретирует рыночные обмены как признаки социальной дистанции, в то время как болезнь или травма активизирует интуицию охотников-собирателей, стремящихся помочь другим. Понятие социализированной медицины как универсального решения проблемы невезения, которое обычно является причиной болезни или травмы, удовлетворяет этим интуициям. И наоборот, представление о рыночной системе здравоохранения полностью противоречит интуиции и останется таковым даже в том случае, если будет убедительно доказано, что люди получают лучшие результаты от рыночной системы здравоохранения. Заметим, что люди гораздо меньше симпатизируют государству, оплачивающему медицинское обслуживание пациентов, чья болезнь не вызвана невезением, например, курильщиков, страдающих раком легких. Когда люди хотят привести аргументы в пользу помощи пациентам с раком легких, они обычно обращаются к аргументам о зависимости: он не мог не курить, злая табачная компания сознательно продала ему продукт, вызывающий привыкание, когда он был подростком, и т.д. Другими словами, многие споры о различных аспектах государства всеобщего благосостояния и степени рыночных обменов напрямую вытекают из различных правил распределения, которые были разработаны для того, чтобы справиться с разбросом удач, обусловленным везением и усилиями.

Подводя итог, можно сказать, что психология, сформировавшаяся у наших предков при жизни в небольших группах охотников-собирателей, готовила нас к миру личного сотрудничества и обмена в небольших сообществах. Она не готовила нас к миру безличного сотрудничества и обмена между миллионами людей (типичная развитая экономика) или миллиардами людей (глобальная экономика). В каком-то смысле сложность современной экономики опередила способность нашего каменного разума понять ее. Однако именно этот переход от личной простоты к безличной сложности делает капитализм столь эффективным для производства огромных богатств. Еще более усложняет ситуацию то, что расширенный рынок, объединяющий миллионы и миллиарды людей, позволяет предприимчивым людям с идеями создания ценностей накапливать больше богатства, чем они могли бы накопить, работая в небольших сообществах. Такое неравенство богатства противоречит нашим эгалитарным склонностям и мышлению с нулевой суммой. Наконец, наш трайбализм объясняет, почему мы продолжаем обижаться на другие народы и подозревать их в процветании за наш счет, даже если мы соглашаемся на торговлю с ними.

Чтобы понять капитализм, а тем более оценить его преимущества, каждому из нас необходимо различать личное и безличное, простое и сложное, ограниченное и расширенное. Проницательный Ф. А. Хайек сказал об этом следующим образом:

Отчасти наша сегодняшняя трудность заключается в том, что мы должны постоянно корректировать свою жизнь, свои мысли и эмоции, чтобы жить одновременно в разных видах порядков по разным правилам. Если бы мы применяли к макрокосмосу (нашей более широкой цивилизации) немодифицированные, ничем не сдерживаемые правила микрокосмоса (т.е. небольшой группы или отряда, или, скажем, семьи), как это часто делают наши инстинкты и сентиментальная тоска, то мы бы его разрушили. Но если