За туманом - Михаил Соболев

И всё-таки, несмотря на трудности, в ту зиму каждое утро я просыпался с ожиданием радости. Казалось, что могу горы свернуть. Меня не страшили ни бытовая неустроенность, ни одиночество, ни суровый климат.

С самого детства люблю непогоду. Шторм, буря, гроза и метель — это по мне! Поднимается настроение, быстрее движется кровь, яснее голова.

Вот она — жизнь, настоящая мужская работа! Преодолевать невзгоды, выполнять, несмотря на сопротивление природы, порученное тебе дело, почувствовать «вкус медвежьего мяса», как герои Джека Лондона. От моей ленинградской хандры не осталось и следа. Я постоянно ощущал предчувствие счастья, обновления.

Раз в неделю обязательно приходил на берег, к закованному в лёд Океану. Делился думами, советовался. Он со мной не спорил и слушал, не перебивая. И лишь изредка, когда я особенно сильно завирался, шумно вздыхал, и тогда в сопках рокотало эхо, а по ледяному полю бежала трещина…

* * *

Русский народ хлебосольный. Да и кому неохота познакомиться с приезжим поближе, поговорить накоротке, проверить «на вшивость»? Ни для кого не секрет, что лучше всего человек раскрывается за столом, в подпитии. Недаром говорят: что у трезвого на уме, у пьяного — на языке.

С первых же дней моей жизни в Кривой Пади начались приглашения в гости. Именины, рождения, крестины, юбилеи… — да мало ли причин существует для того, чтобы посидеть за праздничным столом, отдохнуть от повседневных забот? Возникла дилемма: отказаться — прослывёшь гордецом; будешь выпивать с подчинёнными — потеряешь авторитет, сядут на шею.

Мало того, ситуация осложнялась тем, что нельзя было «задирать нос» и не знаться с поселковой «аристократией». В местную «элиту» входили: завмаг, завклубом, участковый инспектор милиции, главный бухгалтер рыбобазы Равкин Семён Яковлевич с супругой, начальник ЛТУ (линейно — технического участка), отвечающий за телефонную и радиосвязь. Всё люди, по местным меркам, образованные, читающие газеты. И, надо признаться, крепко выпивающие…

Да! Выпить в посёлке любили. Пили с горя и радости, от усталости и безделья, по поводу и просто так, под настроение. По настоящему опустившихся, по крайней мере, местных, было немного. Свежий воздух и тяжёлая работа на воле не позволяли спиваться. Да и куда было бы податься больному человеку? В сельской местности, да ещё в суровых условиях Севера, опустивший руки мужик пропадёт в два счёта. Но, тем не менее, в посёлке, бывало, по пьяному делу и дрались, и гонялись с топорами и ружьями за жёнами и обидчиками по ночным улицам, порой калеча себя и других. Случалось, что и тонули, и вешались. Быть может, и не чаще, чем в городе, но как-то заметнее. Наверное, потому, что здесь все были на виду.

Как только начиналась путина, и завозили с «большой земли» сезонников, в посёлке приходилось устанавливать «сухой закон». При таком скоплении незнакомых случайных людей групповые возлияния могли не только сорвать работу, но и закончиться массовой поножовщиной.

Постепенно и я начал поддаваться этой нашей национальной напасти. Иногда уставал до такой степени, что без стакана водки на ночь не удавалось заснуть. А утром, почерневший и хмурый, с трудом брёл на работу, подавляя желание зайти в кабинет к Семёну Яковлевичу, который начинал это дело с пробуждения. Початая бутылка сорокаградусной постоянно стояла у него в сейфе по соседству с бухгалтерскими документами. Стоило зайти в кабинет главбуха и прикрыть дверь, Семён Яковлевич, поднимая от финансового отчёта печальные семитские глаза, вопросительно-приглашающе протягивал подрагивающую руку к дверце сейфа.

Водка «решала все проблемы»: не было больше ни изматывающей тупой работы, ни отсутствия нормальных условий проживания, ни сводящего с ума климата, когда неделю, не переставая, дует и дует ветер, заметая с таким трудом вчера ещё пробитую в тайгу дорогу, ломая планы и графики. Когда ночами снятся порванные провода, поваленные заборы и раскрытые ураганом крыши домов, а утренняя планёрка начинается со сводки происшествий за ночь.

Телевизоров в Кривой Пади не было. Радиоволны не желали, нарушая физические законы, опускаться в лежащее среди высоких сопок поселение. Единственным культурным развлечением оставался клуб. Плёнки с кинокартинами доставляли на почтовом вертолёте, но крайне нерегулярно. При нелётной погоде, особенно зимой, люди неделями скучали без кино.

Когда штормовой бродяга-ветер рвал провода, замолкало радио, пропадали гудки в телефонной трубке. В такие дни единственной связью с внешним миром оставалась рация.

И люди развлекались, как умели, то есть — пили.

Время шло своим чередом.

Прилетел Анатолий Гаврилович Виноградов и наконец приступил к обязанностям директора рыбобазы. Супруги, по-видимому, помирились, и Полина летала по посёлку, не касаясь ногами тротуаров.

Виноградов был человек мягкий и интеллигентный. На «материке» он возглавлял второстепенный отдел в «почтовом ящике». На северный Сахалин приехал вместе с женой, детьми и тёщей с одной единственной целью: заработать за три года, предусмотренные договором, средства на новую квартиру. Свою квартиру на «материке» он сдал внаём, какие-никакие, а всё же — деньги.

Если с Полиной никаких трений по работе у меня не возникало, то с Анатолием Гавриловичем с первых же дней я стал соперничать.

Полина Ивановна, исполняя обязанности директора, сидела больше в конторе, а всеми делами, по сути, управлял я. Люди меня слушались. Начальство — далеко, никто не указывает, и я привык к самостоятельности. Строил планы, бессонными ночами прикидывал, как сделать лучше, можно сказать, жил работой. И, как мне казалось, дело шло неплохо, а тут приехал «дядя» и стал перекраивать всё по-своему.

Самоуверенный, импульсивный и упрямый по натуре, юный и, следовательно, чрезмерно энергичный, я не сразу сработался с Анатолием Гавриловичем. Первое время встречал в штыки его распоряжения. Ситуацию осложняло то, что, работая инженером-механиком, я был первым заместителем директора. И по работе мы с ним общались напрямую, без посредников. Дело дошло до того, что в Кривую Падь прилетал Бойцов и выдал нам обоим «на орехи». Большая часть «орехов» досталась, естественно, мне.

Терпение, мудрость и мягкая настойчивость Гаврилыча, как мы его называли за глаза, не позволила перерасти противостоянию в противоборство. Впоследствии мы с ним подружились.

Полина Ивановна в наши с мужем отношения не вмешивалась. Была вежлива, приветлива, всегда встречала меня милой улыбкой на тонких губах.

Возвратились из отпуска девчонки, мастера рыбообработки: Татьяна и Альбина — неразлучные подруги и такие непохожие. Альбина — полнокровная круглолицая рослая брюнетка, крикунья, любительница покомандовать. Танюшка, напротив, была маленькой, худенькой серой мышкой. Курносая, с жиденьким русым хвостиком, схваченным аптечной резинкой, тихая и незаметная. СлОва из неё, бывало, не вытянешь.

Зима проходила в заботах.

Письма из Ленинграда шли долго. Мама писала, что очень скучает, передавала привет от отца и родни. Переписывался с Наташей. Разговор о переезде ко мне она не возобновляла.