Несостоявшаяся ось: Берлин - Москва - Токио - Василий Молодяков

Патера Глинку, популярного лидера словацких националистов, не желавших жить «под чехами», в Париж не пустили, но он все-таки приехал туда нелегально и попытался связаться с Вильсоном, напомнив ему о «праве наций на самоопределение». Бенеш решительно выступил против обсуждения вопроса о независимости Словакии. Его сразу же поддержал Тардье, призвавший… не плодить новые мелкие государства, далекие от европейской культуры с сомнительной способностью к самоуправлению. Комментарии вряд ли нужны.

Ротермир тоже приложил руку к созданию чехословацкого государства (Масарик печатался в газетах его концерна, идеологическую линию которого направлял старший брат Ротермира лорд Нордклиф), но не к определению его границ. 12 февраля 1937 г. в статье «Пленники Чехо-Словакии» [В книге, по которой я цитирую статью, Ротермир использует именно такое написание, хотя оно стало официальным только после Мюнхенского соглашения.] он снова писал: «В этой жизни за многие ошибки надо платить. Ошибка, выразившаяся в создании искусственного и фальшивого государства, именуемого Чехо-Словакией, может стоить Европе новой войны. Из всех опрометчивых решений, принятых «миротворцами» в Париже, это худшее. Однако наихудший грабеж в истории дипломатии так и прошел незамеченным. Чехи и прочешские интриганы легко обыграли усталых и измученных делегатов конференции, спешивших покончить с переделкой карты Европы и вернуться домой, к ожидавшим их неотложным делам».[49] Не случайно в 1927 г. группа венгерских аристократов и военных негласно предложила Ротермиру… корону, поскольку Венгрия оставалась королевством без короля, при регенте Миклоше Хорти. Лорд, конечно, отказался, сказав, что Хорти прекрасно управляет страной, а наследовать Габсбургу на престоле может только Габсбург. Но за венгерские интересы продолжал ратовать и позже.

Довольно подробностей, которые, наверно, уже утомили читателя! Подведем краткий итог деятельности версальских картографов. Германия лишилась территорий, переданных Франции (Эльзас-Лотарингия), Бельгии (Эйпен-Мальмеди), Польше (Верхняя Силезия и «коридор» за счет Западной Пруссии), Чехословакии (Судеты), Литве (Мемель), под управление Лиги Наций (Саар, Данциг) и утратила суверенитет над Рейнской областью. Кроме того, она лишилась всех колоний, военного и торгового флота. Флота лишились и ее бывшие союзники. Австрии отказали в праве на воссоединение с Германией. По Сен-Жерменскому договору она передавала Италии часть провинций Крайна и Каринтия, Кюстенланд и Южный Тироль. Две общины Нижней Австрии и часть Силезии вместе с бывшими провинциями Богемия и Моравия составили основу Чехословакии. Буковину отдали Румынии, но «взамен» Австрия получила Бургенланд, исторически принадлежавший Венгрии.

27 ноября 1919 г. в Нейи болгарский премьер Александр Стамболийский подписал «мирный» договор и демонстративно сломал после этого перьевую ручку. Добруджа была передана Румынии, Фракия – Греции, что лишало Болгарию выхода к Эгейскому морю. Часть ее территорий оказалась также у Югославии. 4 июня 1920 г. был подписан Трианонский договор с Венгрией, заключение которого затянулось из-за кровавой «революции» Бела Куна. В итоге в Венгрии оказалось меньше венгров, чем за ее пределами. Чехословакия получила Словакию и Прикарпатскую Русь, Югославия – Хорватию и Словению, Румыния – Банат и Трансильванию. Выхода к морю Венгрия тоже лишилась, что ее регент адмирал Хорти, последний главнокомандующий австро-венгерским флотом, мог воспринять как насмешку судьбы, если не как личное оскорбление. Дележ Османской империи продолжался еще дольше из-за шедших параллельно гражданской войны и войны с Грецией. Новая, республиканская Турция под руководством талантливого и амбициозного генерала Мустафы Кемаля, который потом получит фамилию Ататюрк – «отец турок», занимала лишь малую часть территории Блистательной Порты, но сумела в короткий срок стать сильным современным государством.

Недовольные были даже среди победителей. У Литвы появились территориальные претензии к Польше (Вильно), у Польши к Чехословакии (Тешин), у Италии к Югославии (Фиуме) и Греции (им обещали одни и те же турецкие земли). Кроме того, Советская Россия в 1920 г. из-за неудачной войны с Польшей потеряла часть территорий к западу от «линии Керзона» (восточная «версальская» граница Польши), а также оккупированную Румынией Бессарабию. С первым Москва на время смирилась, со вторым – нет: оккупация Бессарабии ей официально признана никогда не была.

Могла ли после такого «мира» не начаться в Европе новая война?

Ленин говорил, что «международный строй, порядок, который держится Версальским миром, держится на вулкане».[50]

Ответьте сами.

«Русский вопрос» и «санитарный кордон»

«Если тебе скажут, что союзники идут нам на помощь – не верь. Союзники – сволочи». Эта афористическая надпись на печке в доме Турбиных (чем не исторический источник?!) возвращает нас к деликатному, многократно рассмотренному, но так и не разрешенному до конца вопросу – отношениям «союзников», т.е. стран Антанты, с Россией в период двух русских революций и после них.

«Красные» обвиняли союзников в организации интервенции, поддержке «белых» и попытках задушить «первое в мире государство рабочих и крестьян». «Белые» обвиняли тех же союзников в саботаже их героической борьбы с «красными», в недооценке «большевистской опасности» и в заигрывании с новыми хозяевами Кремля.

Вопрос слишком сложен, чтобы рассматривать его походя – потребуется специальное исследование, которое по-настоящему станет возможным только тогда, когда в российском обществе прекратится раскол на «красных» и «белых». В то же время он слишком серьезен, чтобы вовсе отмахнуться от него.

Уже первые внешнеполитические акции большевиков поставили Россию вне Антанты. Негативное отношение к новой власти определялось не столько ее «рабоче-крестьянским» характером, как уверяли советские историки, но радикальным изменением баланса сил в Европе. Мир России с Германией означал, что у германской армии (ее союзниками к тому времени можно было по большому счету пренебречь), во-первых, становится на один фронт меньше, а во-вторых, на одну сырьевую базу больше. Войска с Восточного фронта могли быть переброшены на Западный (австро-венгры и румыны порядок, если надо, поддержат), а контроль над житницами Украины вполне мог свести на нет блокаду Центральных держав. Поэтому уже 1 декабря 1917 г. Клемансо обсуждал с полковником Хаузом перспективы вооруженной интервенции в Россию. Свержение большевистского режима еще не было задачей дня – никто не знал, сколько дней, недель или – в лучшем случае – месяцев продержатся у власти эти никому не ведомые «народные комиссары». Первая мысль была куда более конкретной и приземленной – взять под охрану имеющиеся в России склады боеприпасов, снаряжения и продовольствия. Вооружать и снабжать армию кайзера Антанта не собиралась.

Однако события развивались быстрее, чем это могли предвидеть в союзных столицах. Особую тревогу вызвали мирные переговоры в Брест-Литовске. 28 января 1918 г. британское посольство в Вашингтоне передало Госдепартаменту меморандум, в котором говорилось: «Пока война продолжается, германизированная Россия будет служить источником снабжения, который полностью нейтрализует воздействие блокады союзников. Когда война закончится, германизированная Россия будет угрозой для всего мира».[51] За этим откровением, возможно, стоял Исайя Веджвуд, лейбористский депутат и видный «гой-сионист», с которым мы еще встретимся в главе пятой. 12 декабря 1917 г. он писал лорду Сесилу, министру блокады (была такая должность!): «Россия наделе превращается в германскую колонию или зависимую территорию, вроде Индии у нас… В интересах Британии, чтобы Россия была как можно меньше. Любые ее части, которые захотят от нее отделиться, должны быть поддержаны в этом – Кавказ, Украина, донские казаки, Финляндия, Туркестан и прежде всего Сибирь, страна будущего, продолжение Американского Дальнего Запада… Когда их независимость будет признана, будет легче принимать меры, чтобы «гарантировать» эту «независимость».[52] Эти идеи, действительно, мало похожие на лозунг «единой и неделимой», выдвинутый «белыми» и умело использованный «красными», пришлись по сердцу британским политикам и дипломатам, включая Сесила, одного из главных делегатов на мирной конференции. «Картографу» Тардье, как видно, например, из его январского меморандума 1919 г., одобренного «тигром» Клемансо, такой подход тоже импонировал.[53]