Несостоявшаяся ось: Берлин - Москва - Токио - Василий Молодяков

В Париже «русский вопрос» был важным, но не главным. Прежде всего потому что контролировать события в России Антанта не могла. Союзником ее не считали, делиться с ней плодами победы не собирались, но и навязять ей репарации или новые границы, как побежденным Центральным державам, тоже не могли. Участие России в конференции было, так сказать, виртуальным. Бесспорно одно – участники рассматривали ее как объект, а не как субъект европейской политики.

Сначала это означало изгойство. Потом – мудрое неучастие в подготовке новой войны. Советская Россия была вправе не считаться с решениями конференции, которые принимались без ее участия. 31 октября 1939 г. В.М. Молотов говорил с трибуны Верховного совета: «Отношения Германии с другими западноевропейскими буржуазными государствами за последние два десятилетия определялись прежде всего стремлением Германии разбить путы Версальского договора, творцами которого были Англия и Франция при активном участии Соединенных Штатов Америки. Это в конечном счете и привело к тепершней войне в Европе. Отношения Советского Союза с Германией строились на другой основе, не имеющей ничего общего с интересами увековечения послевоенной Версальской системы. Мы всегда были того мнения, что сильная Германия является необходимым условием прочного мира в Европе. Было бы смешно думать, что Германию можно «просто вывести из строя» и скинуть со счетов. Державы, лелеющие эту глупую и опасную мечту , не учитывают печального опыта Версаля, не отдают себе отчета в возросшей мощи Германии и не понимают того, что попытка повторить Версаль при нынешней международной обстановке, в корне отличающейся от обстановки 1914 года, – может кончиться для них крахом». Кстати, если вместо «Германия» подставить «Россия», получится не менее убедительно. Не это ли имелось в виду?

«Русский вопрос» на Парижской мирной конференции был обойден вниманием европейских и американских мемуаристов и историков, что дало повод Б.Е. Штейну обвинить их в сознательном замалчивании.[54] Попробуем кратко рассмотреть, какое место отводили России творцы версальского мирового порядка.

Мечты Веджвуда сделать Россию «как можно меньше» не сбылись. Тогда было решено отгородить ее от Европы – читай, от «цивилизованного мира» – «санитарным кордоном». 25 февраля 1919 г. маршал Фош, весь в лаврах «победителя бошей», заявил: «Необходимо создать подобную базу на восточной стороне, состоящую из цепи независимых государств – финнов, эстонцев, поляков, чехов и греков. Создание такой базы позволит союзникам навязать свои требования большевикам».[55] Помещая версальскую идею «санитарного кордона» между Россией и Германией, т.е. «полосы из нескольких пограничных государств, враждебных как восточному, так и западному соседу и напрямую связанных с атлантистским полюсом», в геополитический контекст, А.Г. Дугин заметил: «Очевидно, что такой «санитарный кордон» возникнет и сейчас, созданный из малых, озлобленных, исторически безответственных народов и государств, с маниакальными претензиями и сервильной зависимостью от талласократического Запада».[56] Не знаю, как сейчас, а во второй мировой войне «санитарный кордон», границы которого были расчерчены под мудрым руководством Тардье, роль детонатора сыграл успешно. Жаль только, что народы этих стран слишком поздно узнали об отведенной им роли – когда по улицам их столиц грохотали германские и советские танки.

Идея позвать в Париж русских, т.е. вести диалог в том числе с большевиками, популярностью не пользовалась. Из «вождей» толерантность к ней проявлял Ллойд Джордж – думаю, больше по популистским соображениям. Однако и он предложил собрать русских подальше, на Принцевых островах, куда потом вышлют Троцкого (вот как умеет шутить История!). Конференция, которую Никольсон назвал «водевилем», не состоялась: «красные» согласились, «белые» нет (их отказ упорно приписывали влиянию Клемансо). Зато двадцать лет спустя Ллойд Джордж, давно за бортом Большой Политики, мог изображать из себя большого друга Советской России, когда рассказывал свою «правду о мирных договорах». Тогда так было модно. А заодно позволяло отвлечь внимание от неприятных вопросов по поводу последствий. Еще более злободневно это звучало в 1944 г., после Тегерана, когда Ф. Марстон сокрушался по поводу неучастия в работе Парижской конференции «каких бы то ни было делегатов от России».[57]

А зачем им ответственность за такой «мир», мистер Марстон? Отвечайте уж сами!

Клуб обиженных

«Великие державы» на Парижской конференции обычно перечислялись в таком порядке: США, Великобритания, Франция, Италия, Япония. Последняя наконец-то была формально признана одной из «великих» и получила место постоянного члена Совета Лиги Наций, как бы представляя там «небелые» страны: кроме нее, на конференции присутствовали Китай, Сиам (Таиланд), Геджас (Саудовская Аравия) и Либерия. Однако от решения многих важных вопросов ее отстранили – она не попала в Совет Четырех, поскольку во главе японской делегации был не действующий, а бывший премьер Сайондзи [Премьер-министр Хара и министр иностранных дел Утида, лишь недавно вступившие в должность, не рискнули надолго оставить страну.].

Перед Японией стояли две конкретных задачи: закрепить свои права на Шаньдунский полуостров и добиться включения в Устав Лиги положения о «равенстве рас». Первое отчасти удалось, второе нет.

Принцип равенства рас, являющийся ныне одной из основ «политической корректности», в начале века отнюдь не был общепризнанным. Против него единодушно выступили делегации Британской империи, включая доминионы и Индию, и США. Роль «плохого следователя» сыграл борец за «белую Австралию» премьер Билли (Уильям) Хьюз, более всего озабоченный собственным политическим будущим в преддверии выборов, – совсем как Ллойд Джордж в начале 1919 г., когда требовал «повесить кайзера». Лидеры этих стран видели в предложении Токио подвох – попытку устранить существующие ограничения на иммиграцию японцев. Действительно, оно не было проявлением чистого альтруизма, но преследовало более глобальные цели, нежели разрешение иммиграционного вопроса. Япония хотела сделать свое вхождение в клуб великих держав, объединенных не только цивилизационной и культурной, но и расовой общностью, окончательным и бесспорным, чтобы никто более не смел поминать про «желтую опасность» и тем более про «макак». Проще говоря, она хотела признания равенства японцев с англичанами, но не китайцев с японцами, поэтому китайская делегация, послушная протежировавшим ей американцам, предложение не поддержала – в отличие от Франции и Италии. Поначалу японцы рассчитывали на туманные обещания «полковника» Хауза и верность Лондона англо-японскому союзу, однако их надежды оказались тщетными. Предложение получило большинство голосов, но при имевшемся условии единогласного принятия решений было отклонено.[58]