Всё началось с грифона - Кияш Монсеф

сказал отец Кэрри, увидев меня. – Рад тебя видеть.

Я ждала, что он спросит меня о папе или скажет, что ему жаль. Когда он этого не сделал, ограничившись лишь понимающим кивком, я почувствовала облегчение. Родители Кэрри были спокойными и дружелюбными людьми и никогда не задавали никаких неудобных вопросов.

Я достала из холодильника банку малиновой сельтерской воды, уютно устроилась в кресле-качалке и разложила перед собой домашнее задание, накопившееся за время моего отсутствия. Его было много. Администрация утверждала, что мне простили несколько недель прогулов, но теперь я начала в этом сомневаться.

Кэрри, как обычно, сидела на большой напольной подушке под окном, уткнувшись в учебник грамматики суахили. До нашего знакомства она шесть лет учила китайский в школе с языковым погружением и все еще любила время от времени практиковаться с Грейс. Иногда ее родители говорили дома на французском языке, поэтому можно считать, что Кэрри знала четыре языка.

Грейс, надев наушники, решала химические уравнения с выражением мрачной решимости на лице. Она лежала на диване, сбросив обувь, постукивая пальцами ног и листая страницы с молекулярными диаграммами. В какой-то момент Грейс сняла наушники и проворчала: «Это ненастоящая химия», а потом снова включила музыку и вернулась к работе.

Мы могли сидеть так часами, погружаясь в свои задания и проекты. Сейчас, пока я находилась с девочками, мир казался почти нормальным. У меня почти получилось притвориться, что я не была только что на другом конце света, не встречалась с больным грифоном, не чувствовала то, что чувствовал он.

Почти, но все же не совсем.

Той ночью, после того как Грейс отвезла меня домой, я села на кровать и нашла в телефоне номер Себастьяна. Когда я подумала о больном и слабом Киплинге, лежащем в темном зале, то засомневалась, но потом я вспомнила о Себастьяне. Пока я рыдала, он сидел рядом со мной, а потом, когда мы гуляли по территории поместья и смотрели на лес, мне показалось, что мир стал чуть понятнее и уютнее.

Мне хотелось, чтобы стало меньше путаницы. И хотелось тепла. Но больше всего на свете я желала поговорить с кем-нибудь по-настоящему.

«Привет, – напечатала я. – Это та американка, что залила слезами всю вашу изысканную мебель».

Уставившись на только что отправленные через океан слова, я стала ждать.

Раздалось уведомление, под моим сообщением появилось еще одно.

«Надеюсь, ты наконец-то взяла себя в руки».

Я улыбнулась.

«Все еще в полном раздрае», – написала я.

«Радуйся, что тебе не придется целую неделю мыть каждый вечер по двести тарелок».

«?»

«Наказали за прогул. Бить учеников теперь запрещено, поэтому вместо этого они пытаются сгубить нас повторяющимися однообразными действиями».

Пауза. Динь. Разве могут уведомления быть многозначительными? Это прозвучало именно так.

«Как ты?»

«Я вернулась только два дня назад и уже устала от всего».

«Станет легче, – написал он. – К этому привыкаешь».

Себастьяну не нужно было ничего объяснять, он сразу понял, о чем именно я говорила.

«Сколько времени на это нужно?» – напечатала я.

«Около семнадцати лет».

«Ты нисколечко не помог, но спасибо».

«Но тебе повезло, – написал он, – у тебя теперь прямая линия с сертифицированным экспертом по вопросам хранения великих тайн».

«Вот уж повезло».

Последовала долгая пауза, и я уже начала задумываться, не переборщила ли с сарказмом. Он злится? Расстроен? Может, он решит, что я того не стою? Да и хотела ли я этого на самом деле? Если оставить Киплинга и всех связанных с ним людей в прошлом, жизнь станет проще и куда менее зыбкой.

Динь.

«Я серьезно, – написал Себастьян. – Ты всегда можешь со мной поговорить и рассказать мне все что угодно».

Я начала печатать, набрала два слова, глянула на них и передумала отправлять. Слова смотрели на меня с экрана – самое правдивое, что я когда-либо писала.

«Мне страшно».

Я долго не сводила с них взгляда, держа большой палец над кнопкой отправки. Рассказать ему? Могла ли я ему доверять?

Динь. Сообщение от Себастьяна.

«Ладно, надо идти мыть посуду после завтрака».

Я удалила написанное.

«И чтоб ни пятнышка, – ответила я. – Спасибо тебе».

Через несколько дней я снова влилась в привычный школьный ритм. На меня перестали обращать внимание в коридорах, и мне каким-то образом удалось закрыть большую часть долгов. Бывало, что я до темноты занималась с Грейс и Кэрри в гостиной Финчей. В другие дни я проводила время в клинике, разбираясь с непрошеными взрослыми обязанностями, отдающими запахом пыли. Счета поставщиков, зарплаты, арендная плата, коммунальные платежи. Один наш рентген-аппарат был на последнем издыхании, на нас висело две ипотеки. Гора задач, казалось, не уменьшалась, и всегда находилась та, у которой поджимали сроки. Никого не волновало, что единственная причина, по которой я должна была всем этим заниматься, заключалась в том, что моего отца только что убили.

Иногда, когда в клинике было мало дел, я доставала визитку, оставленную странной девушкой, – чайник со свернувшейся внутри змеей – и изучала ее в поисках подсказок. Скрытый номер телефона, не замеченный мной адрес электронной почты, какое-нибудь секретное сообщение, зашифрованное в незамысловатом рисунке. Однако визитка выглядела как обычно, и чем больше я на нее смотрела, тем больше мне казалось, что в этом нет никакого смысла.

Порой я начинала думать, что на самом деле ничего и не происходило.

Раз в неделю Кэрри, Грейс и я ходили в бабл-ти-кафе рядом со школой и разговаривали об обыденных вещах – школе, музыке и парнях. Самой горячей темой оставалась влюбленность Грейс в футболиста по имени Хоуи.

– Он так улыбался тебе на сегодняшнем собрании, – сказала Кэрри на одной из таких посиделок.

– Он всем так улыбается, – возразила Грейс. – Это ничего не значит! Маржан, скажи ей, что одна улыбка ничего не значит.

Я лишь усмехнулась и сделала глоток чая.

– Что здесь смешного? – требовательно спросила Грейс.

Наблюдать за Грейс, которая была обычно очень собранной и уверенной в себе, но теперь вела себя как Кэрри перед экзаменом, было и правда забавно. Все это продолжалось уже несколько недель, и я начала подозревать, что Грейс втайне наслаждалась этими переживаниями и вниманием.

Все было почти так же, как до смерти папы, но теперь в моей жизни появилось то, о чем я не могла рассказать; истории рвались наружу, но я не могла ими поделиться. Иногда мне хотелось закричать: «Грифоны существуют! Самые настоящие грифоны!» Мы трое как будто стали совсем крошечными, но видела это только я.

К счастью, у меня был Себастьян.

Мы болтали с ним каждый день – иногда по видео, иногда просто обменивались дурацкими сообщениями. Я сама удивлялась тому, с каким нетерпением ждала уведомлений с его именем наверху. Было невероятно приятно не осторожничать, не чувствовать во время разговора, что я скрываю добрую половину своей жизни.

– Люди не знают того, что знаем мы, и из-за этого я на них злюсь, – призналась я. – Как будто они виноваты в том, что я ничего не могу им рассказать. У тебя такое бывает?

– Постоянно, – ответил он. – Нужно научиться быть двумя разными людьми – тем, кто знает, и тем, кто не знает.

– Я как будто ненавижу ту часть меня, которая не знает, – сказала я.

– Я тоже, – подтвердил Себастьян.

Мы разговаривали по видео. Я сидела в подсобном помещении клиники, а он был в пустом читальном зале своей шикарной школы-пансиона. Под взъерошенными волосами лицо Себастьяна – немного обесцвеченное и искаженное камерой и чуть сонное – все еще было таким же выразительным и живым, каким я его запомнила с нашей первой встречи. В чертах его лица и в том, как они сочетались друг с другом, было что-то, что я никак не могла до конца удержать в голове; словно бы какая-то неразгаданная тайна, в которой я хотела разобраться. Разговаривая по видео, я могла повнимательнее рассмотреть лицо Себастьяна; при этом я не производила странное впечатление и не было ощущения, что я пялюсь. Я вглядывалась в его черты каждый раз и все же так и не смогла понять, что в них такого и почему я никак не могу отвести взгляд.

– И что ты делаешь? – спросила я. – Когда злишься.

– Иду к Киплингу, – ответил он. – И сижу с ним. Напоминаю себе, почему оно того стоит.

– Что делать тем, у кого под рукой нет грифона?

– Можешь вернуться в любое время, – сказал Себастьян.

– Ты приглашаешь меня на свидание? – поинтересовалась я.

– А ты согласна?

Себастьян улыбнулся. Он, конечно, шутил – и я тоже.

– Себастьян? – позвала я. – Как думаешь, мне можно это делать?

– Делать что?

– Общаться с тобой.

– Почему нет?

– Не знаю. Мне просто кажется, что могут быть какие-то правила или что-то вроде того. Скорее не для тебя, а для меня. Не думаю, что папа заводил дружбу с клиентами.

– Хочешь прекратить? – отозвался Себастьян. –