Мой дедушка был вишней - Анджела Нанетти

Мама, слыша это, теряла терпение и однажды сказала бабушке с дедушкой, что там я чувствовал себя отлично и что они только зря тратят силы, повторяя одно и то же. Бабушка с дедушкой очень обиделись и ушли, а мама с облегчением вздохнула и сказала: «Слава богу». Потом она пошла звонить дедушке Оттавиано.

В эти дни мама все время нервничала, как из-за моей болезни, так и из-за дедушки. Он действительно постоянно ей звонил, и я слышал, как она повторяла:

— Не волнуйся, папа, тебе нельзя волноваться!

Я думал, что дедушка беспокоится из-за меня, и решил, что раз уж он так сильно волнуется, значит, я по-настоящему серьезно болен. Однажды я даже заплакал, потому что вспомнил, что бабушка Линда после болезни умерла, и сказал маме, что умирать не хочу.

— Что ты такое говоришь, дедушка волнуется не из-за тебя! Для него болезней не существует — представь себе. И потом, это не болезнь, а пустяки. Это он болен: история с экспроприацией не дает ему покоя, он просто стал другим человеком!

— А что такое экспроприация?

— Муниципалитет хочет забрать у него часть земли, потому что они решили продлить дорогу и сделать шоссе.

— Но почему дедушка не помешает им?

— Потому что он не может. Мы с папой ходили в муниципалитет говорить с мэром и членом городской управы, но ничего сделать нельзя. Мы должны обратиться к адвокату, — вздохнула мама.

— Это и есть заноза в сердце?

— Да, и если мы ее вовремя не вытащим, не знаю, что будет дальше. Там, один, с этой навязчивой идеей… если бы только была жива бабушка!

Той ночью мне снилась бабушка Теодолинда. Она была одета в белый врачебный халат и держала на руках Альфонсину. Бабушка была очень веселой, улыбалась и говорила дедушке, что вынет занозу из его сердца. Он неподвижно лежал на кровати в одних трусах — в них он был, когда мы ходили на речку. Дедушка тоже улыбался и просил бабушку поторопиться, потому что ему нужно в огород. Тогда бабушка вытащила перо из крыла Альфонсины и начала щекотать его, а дедушка смеялся и говорил: «Перестань, Линда, перестань!» Потом я ничего не видел, а через некоторое время опять увидел бабушку во дворе, одетую как привидение, она гналась за гусями с тем самым пером в руке. «Ты вытащила занозу?» — спросил я ее. Но она не ответила. Проснувшись, я не знал, что и думать.

Как-то утром в конце марта я проснулся и увидел за окном снег. Это было и очень красиво, и странно. Странно, потому что несколько дней назад мы с учительницей изучали парк весной, а потом исписали своими наблюдениями целых две страницы.

— Видите, почки распустились?

— Да-а-а! — отвечали мы хором.

— Видите, вылезла молодая травка? Какого она цвета?

— Зеленого! — кричали мы, но учительница никак не могла угомониться:

— А еще какого?

— Желтого! — сказал кто-то.

— Нет, не желтого. Смотрите внимательно: она нежно-желтого оттенка, который ближе к зеленому. Пишите. А теперь посмотрите сюда…

Короче говоря, скукота, да и только. Стоило мне отойти в сторону, как она говорила:

— Антонио, не отвлекайся, иди сюда. Иначе ты так и не поймешь, что такое весна.

«Я уже знаю, что такое весна, — сказал я учительнице. — Там, где живет мой дедушка, она еще красивее, потому что Феличе вся покрыта цветами». Учительница обиделась и, когда за мной пришла мама, рассказала ей, что я невнимательный и в отличие от других детей никогда не научусь писать. Поэтому, когда через пару дней выпал снег, я понял, что насчет весны учительница ошиблась, и очень обрадовался. Я даже хотел сказать ей об этом, но в то утро она не пришла, и наш класс разделили между двумя другими учительницами. Мне досталась очень симпатичная: она отвела всех в парк и разрешила целый час играть в снежки.

— А потом нужно будет писать? — спросил я.

— Ну что ты! Сегодня же выпал снег, а значит — каникулы!

Днем поднялся ветер, небо расчистилось, и снег растаял.

— Пришел марток — надевай семь порток, — изрекла бабушка Антониэтта. — Ночью будут заморозки. В тот вечер мама вернулась домой поздно, потому что в магазине у нее возникли проблемы с каким-то покупателем. Я еще не рассказывал, что мама вместе со своей подругой Луизой держала магазин, в котором продавалось разное старье — платья, шляпы, куклы, часы, драгоценности и всякое такое. Бабушка Антониэтта считала эти вещи «милыми, стильными, но не старинными», а мама называла их ровесниками бабушки Антониэтты. Мама очень любила свою работу, и ее раздражало, что бабушка не воспринимает ее всерьез. В общем, в тот день она вернулась поздно, а после ужина вспомнила, что забыла позвонить дедушке Оттавиано.

— Сейчас он уже спит, позвоню ему с утра, — сказала она. А я пошел спать.

Рано утром зазвонил телефон. Я сидел на кухне и завтракал. Помню, что у меня была полная тарелка какао и в ней плавали печенья-лодочки. Это была одна из моих самых любимых игр: воздушные печенья некоторое время плавали в молоке, потом я мочил одно из них, некоторое время возил его ложкой кругами по тарелке, а когда оно начинало тонуть, пиф-паф — стрелял им себе в рот. Мама говорила, что каждое утро эти печенья отнимают десять минут моего сна и что ее терпение скоро лопнет. Правда, когда у нее было хорошее настроение, она мне играть не мешала.

Мама подняла трубку, и я услышал, как она вскрикнула:

— О, господи!

Потом мама стала звать папу и побежала в комнату: она открывала и закрывала ящики комода и все время что-то тараторила — так быстро, что я не мог понять ни слова. Потом я услышал, как папа ей сказал: «Успокойся!» Он вышел из комнаты и молча прошел мимо меня. Папа уже был одет, хотя обычно в это время он еще ходил в пижаме, да и мама тоже.

— Тонино, — сказала мама, — сегодня утром в школу тебя отведет дедушка.

— Какой дедушка? — спросил я, как последний идиот. Не то чтобы я действительно этого не понимал. Просто мне не нравилось, что они обсуждают что-то тайком и собираются уйти из дома, так ничего и не объяснив.

— То есть какой дедушка? — закричала мама. — Что это еще за фокусы?

— Я в школу с дедушкой не пойду, — ответил я.

Я думал, она мне что-нибудь объяснит, но вместо этого она влепила мне пощечину.