12 месяцев. Необычные эротические приключения - Генрих и Ксения Корн

И прикрикнул на жену.

– Маша, иди к нему! Тебе сказано!

Она подошла к моему мужу и села рядом с ним, держа в руке веник. Забитая, беспрекословная, несчастная.

Помню, у меня тогда впервые появилась эта мысль: православные, в смысле церковные, мужики все сплошь шваль. Это либо никчемные уроды вроде моего мужа, использующие церковь как социальный лифт, карьеристы и паразиты, у которых в миру, наравне с обычными мужчинами, не было бы шансов – они были бы серыми, никому не нужными мужичонками. Либо же это такие же никчемные сволочи вроде отца Ивана, использующие церковь как благодатную среду для своего самодурства, шарлатаны и манипуляторы, у которых в миру, на равных с обычными людьми, ничего бы не вышло – их быстро поставили бы на место не только мужчины, но и женщины. А если не то и не другое – то всё равно подонки и дегенераты. В церкви не может быть нормальных мужчин – нормальный просто не смог бы в ней быть. Церковь – это гниющий труп средневековья, там могут быть только черви.

Отец Иван вернулся ко мне и уже без слов и ласкательства разнял мои ноги. Залез сзади и ввёл член медленно, но настырно, вжал его внутрь с усилием, от какого у меня закрылись глаза и выступили слёзы.

– Дырочка туговата, так что терпи, сестрёнка, – то ли заботливо, то ли язвительно проговорил он: я не поняла, мне было не до того. Мне вообще всё стало не до того.

После же того мы все четверо, в простынях, накинув только куртки, разморённые, сидели в предбаннике и пили пиво – ледяное, безвкусное. Даже Маша. Молчали. Даже отец Иван. А потом он сказал:

– Ну, всё. Пойдёмте спать. Ты, отец Кирилл, иди с Машей. Я же – с твоей лягу. Уговор дороже денег. Должны обе забеременеть, так что патроны не жалей. А не забеременеют – значит, нет воли Божьей.

Муж воспротивился, но точно нехотя, слабо:

– Грех это… Да и поздно… Мы лучше домой…

– За руль пьяным садиться тоже грех. Завтра и поедете. На трезвую голову. И сокрушаться, каяться тоже завтра будем. Но что же делать?.. Мы немощные, Бог простит. Нет греха, который Бог не простит… Ну, пошли в дом, в тёпленькие постельки, не то застудимся!

Мой муж поднялся с Машей наверх, меня же отец Иван повёл куда-то тёмными, узкими коридорами в незнакомую часть дома. Вышли в какую-то холодную терраску – ветхую, неухоженную, заваленную старым барахлом и пропахшую протухшим временем, как заброшенная деревенская изба.

В терраске была дверь и за ней ещё одна лестница – деревянная, со скрипучими половицами, крутая и долгая. Наконец отец Иван остановился и с запыханной торопливостью щёлкнул ключом. Ещё одна дверь отворилась, и мы оказались в маленькой комнатке – под самой крышей.

– Заходи, сестрёнка, – он включил слабый свет, ночничок на столе, горевший словно свеча. – Вот моя келья. Люблю уединиться, помолиться и… Да не бойся ты, дурёха, проходи!

Я огляделась – окошко, под ним стол с компьютером, рядом шкаф с книгами, на стенах иконы и всякие другие изображения святых и известных старцев. Много – все стены в них: Паисий Святогорец, Матронушка, какие-то дети с нимбами, царь Николай II и даже Григорий Распутин.

Кровать – под нависшим крышным скатом, как в нише. Старинная, с железными спинками, высокая и широкая. Чистое, глаженое бельё, и одеяло одним уголком откинуто – с недвусмысленным ожиданием.

– Раздевайся, чего стоишь, – грубовато поторопил меня отец Иван, отчего мне вдруг вспомнилась моя первая ночь с мужем. – Тут тепло у меня. И ложись давай – сделаем дело и спать.

Я стояла не в силах собраться с мыслями, не зная, как себя повести, чтобы этот кошмар закончился. Решительно отказаться? Побежать к мужу и дать ему по морде? Или закричать что есть мочи и умереть на месте от своего крика. Ах, как было бы хорошо умереть! Не существовать, не видеть ничего этого. Не осознавать ничего. Не быть.

Но я просто стояла и ничего не делала. И только когда он подошёл ко мне, с языка жалобно сорвалось:

– Мне кажется… того, что в бане… было достаточно…

Он усмехнулся:

– Достаточно? Когда это одного раза было достаточно? Даже быка к корове два раза подводят на всякий случай. А тут люди! Вот поэтому у вас с мужем и не выходит ничего, потому что вам одного раза «достаточно»! Нет, сестрёнка, я тебе больше скажу: у тебя мужик слабый, а ты из-за его слабости без дитя рискуешь остаться! Вот так-то!

– Я не могу…

– Сможешь! Давай раздевайся и ложись, с нормальным-то мужиком всё сможешь! Поди, и не видывала никогда нормального мужика, а? Давай-давай, не стесняйся… нечего тут стесняться, дело человеческое! Смотри, вот он какой, а?

Он спустил штаны, вывалив наружу своё хозяйство. Его шпикачка крепла и росла на глазах. Глядя на неё, я поняла, как становятся шлюхами и в каких роковых обстоятельствах жизни.

Всё происходит внутри. Так же, как это произошло со мной. Вижу: ничто не спасёт меня, никто не придёт и не спасёт. Стою на краю пропасти – там, внизу, геенна огненная. Удушливый ветер из неё дышит мне в лицо. Что же теперь жалеть себя? Ты уже там – так чего медлить? Сделай шаг вперёд и упади в огонь. Я сделала и полетела в пропасть, полную огня.

Той ночью я была с ним пять раз. Первый – как бы отстранённо, как бы вынужденно. Легла, раздвинула ноги и повернула голову в сторону: мол, делай, что тебе надо, вот тебе моё тело и на этом всё. Он двигался, а я будто отсутствовала, разглядывала стены со всеми этими иконами, изображениями, Паисием Святогорцем, Матронушкой, какими-то детьми с нимбами и царём Николаем II. Но запомнился больше всего Григорий Распутин.

Второй раз я лежала на животе и никуда не смотрела. Закрыла глаза и делала вид, что мне всё равно. И лишь когда он останавливался, ощущала в себе это подлое женское неудовлетворение. Делает так: мне плохо. Не делает так: ещё хуже. Я страдаю и всё. Я долбаная жертва.

Третий – уже по-настоящему, как с мужем. Живо отвечала на ласки и сама ласкалась. Страстно дышала в ухо, хоть и понимала, что это не то ухо, чужое, не мужа, и оттого ещё больше распалялась. «Ну и что! Ну и что! Ну и что!» – однообразно звенело в голове и кружило, кружило её.

На четвёртый сама уже хотела, да как-нибудь не так, необычно, раз уж… Раз уж так вот всё получилось. Гори ж всё огнём. По-собачьему, да. Вот так. Господи, я шлюха. «Ну и что! Ну и что! Ну и что!» – звенело в голове и кружило, кружило, кружило её. И пусть. Да, я шлюха.

Когда это было в пятый раз – я была уже не я. Просто готовая на всё женская плоть. Пластилин. Лепи, что хочешь. Делай со мной, что хочешь. Я на всё согласна. Зайди тогда в ту комнату ещё пять отцов иванов – всем бы с меня перепало. Это не остановить. И не остановиться.

– Ну что, сестрёнка, каково оно, с нормальным-то мужиком? – отец Иван, уже вовсе не церемонясь, по-колхозному, хлопнул меня по голой жопе. – Не то что с мужем, да? Вот что значит нормальный мужик! Я тебе не он, сестрёнка. Теперь-то забеременеешь.