Королева Виктория - Екатерина Коути

В Портсмуте Виктория осмотрела флагманский корабль Нельсона «Победа» и полакомилась матросской пищей: говядиной, картофелем и грогом. Король поспешил издать указ, запрещавший встречать герцогиню и принцессу военными салютами с кораблей, но разве он мог заглушить радостные возгласы моряков? Словно желая досадить ему, газетчики наперебой описывали торжественные приемы в честь наследницы.

Что за путешествие без опасных приключений? В начале августа суденышко «Изумруд», перевозившее Викторию, чуть не потерпело крушение в Плимутской бухте. «…наш милый малыш “Изумруд” налетел на старое судно, мачта сломалась, и мы были в смертельной опасности»[36], – ужасалась, но вместе с тем восторгалась принцесса. Хорошо, что один из матросов подхватил спаниеля Дэша и оберегал его во время суматохи.

Следующий год обошелся без странствий, если не считать отдыха на курорте Тернбридж-Уэллс, а затем в Сент-Леонардсе и Гастингсе. Во время одной из поездок принцесса вновь попала в переделку: лошади запутались в упряжи и, отчаянно брыкаясь, упали на землю, едва не перевернув экипаж. Не раз случалось, что пассажиры карет гибли в таких происшествиях. На помощь бросились прохожие, а Виктория, крепко вцепившись в «милого Дэша», выпрыгнула из кареты и позвала своих спутниц. Сочетание храбрости и сентиментальности, практичности и непробиваемого упрямства – таков был ее характер с детства и до последнего вздоха.

Новый тур был запланирован на август 1835 года. Неохваченным оставался север страны – Йоркшир, Линкольншир, Ноттингемшир. На этот раз принцесса была не в лучшей форме, но никакие просьбы на герцогиню не действовали. Дочь могла сколько угодно жаловаться на потерю аппетита, головные боли, усталость и недомогания. Любые проблемы со здоровьем герцогиня списывала на причуды барышни, которая отлынивает от своих обязанностей. Во время поездки по северу принцесса уставала так, что едва не засыпала за столом. «Мы не можем путешествовать, как другие люди, тихо и с удовольствием», – жаловалась она дневнику.

Только скорая встреча с дядей Леопольдом подбадривала ее в пути. «Он лучший и добрейший из моих советников. Он всегда обращался со мной как своей дочерью, и как же я люблю его за это!» – сообщала принцесса в дневнике. Она знала, что эти слова прочтет мать и будет обижена – но для этого они и писались!

Гости из Бельгии прибыли в Рамсгейт осенью, однако надолго не задержались. Сэр Джон стерег принцессу, как Цербер, и Леопольду не удавалось побеседовать с племянницей наедине. Все, что он мог, – это пожелать ей сил. Но как раз силы у нее были на исходе.

После отбытия гостей Виктория разболелась окончательно. Ей досаждали боли в спине, кружилась голова, поднялась температура. Она умоляла позвать доктора Кларка, некогда состоявшего при Леопольде, но герцогиня не собиралась потакать ее капризам. Ничего, отлежится. Если позвать врача, в Рамсгейте пойдут кривотолки – вдруг принцесса не такая здоровая и крепкая, как им было обещано? «Раз уж наши мнения относительно ее недомогания столь уж отличны, то нам и вовсе не следует об этом больше разговаривать», – отмахнулась герцогиня от назойливой Лецен.

Но Виктории становилось все хуже. Она не могла ни спать, ни есть. Она металась в бреду, захлебываясь рыданиями – ей казалось, что она умирает, одна, без врачебной помощи. До сих пор в точности неизвестно, какая болезнь угрожала жизни принцессы. Это мог быть брюшной тиф, который она подхватила, выпив зараженную воду, или же сильная ангина. На проблемы с миндалинами указывает и тот факт, что Виктория постоянно держала рот приоткрытым.

Так или иначе, состояние больной усугублял сильный стресс. В расшатывании нервов сэру Джону не было равных, а болезнь принцессы он воспринял как дар небес. Пока Виктория лежала с температурой, сэр Джон и герцогиня кружили возле ее постели, пытаясь то угрозами, то лаской заставить ее подписать документ, назначавший Конроя ее личным секретарем. Сэр Джон зашел так далеко, что тряс бумагой перед ее носом и совал в руку перо. Но едва живая Виктория была непреклонна. «Я воспротивилась, несмотря на свою болезнь и их грубости, и только моя дорогая Лецен встала на мою защиту»[37].

Когда стало ясно, что принцесса не симулирует умирание, из столицы был в спешке вызван доктор Кларк. Выздоровление растянулось на несколько месяцев. У Виктории выпадали волосы – кошмар для любого подростка, – и она всерьез боялась облысеть. Она сильно сбавила в весе, но как раз это обрадовало всю ее родню. Леопольд приговаривал, что «некая принцесса ест слишком много и слишком быстро», но теперь ей приходилось тщательно пережевывать скудную пищу – баранину с рисом. Виктория часами гуляла на свежем воздухе, упражнялась с гантелями и начала писать не сидя, а стоя за конторкой. По рекомендации доктора Кларка окна в комнате принцессы отворяли настежь, что пришлось Виктории по душе: в будущем придворные будут дрожать от холода в ее гостиных.

К началу 1836 года Виктория окончательно одолела свой недуг. Но обида на мать осталась, как и осознание того, что рядом с Конроем всегда придется ходить с оглядкой. Только Лецен не бросила ее в беде, и принцесса готова была отплатить за добро благодарностью. Такой пылкой благодарностью, что ее хватило на целых семь лет.

* * *

Юность Виктории может показаться безрадостной, но у принцессы оставалось время на забавы. Принцесса упоенно рисовала. В Королевской коллекции хранятся десятки альбомов с ее рисунками. Сюжеты сентиментальные, типичные для девичьих альбомов. Красавицы падают на колени и воздевают руки к небесам, сестра-вдова увещевает сестру-невесту, одинокая дева долгим взглядом смотрит на горизонт. Любовь к рисованию сохранилась у Виктории на всю жизнь. Королева будет часто делать наброски с мужа и детей, а во время путешествий по Шотландии ее альбомы пополнятся недурными акварельными пейзажами.

С детства Виктория была страстной театралкой. Она посещала театры Кинг и Друри-Лейн, но больше всего ее манила опера. Несмотря на свои немецкие корни, творениям Моцарта она предпочитала легковесные творения итальянцев: Доницетти, Беллини и Россини. Чем выше градус страстей, тем лучше. Из всех оперных див принцесса боготворила юную, но очень талантливую Джулию Гризи. На шестнадцатилетие матушка устроила Виктории сюрприз – в кои-то веки приятный! – и пригласила в Кенсингтонский дворец лучших столичных певцов. Слух принцессы услаждали Рубини, Тамбурини и Лабланш, но Виктория чуть не зарыдала от счастья, когда появилась ее богиня – обворожительная Джулия Гризи. «Никто во всем мире не был так очарован, как я. Никогда этого не забуду»[38], – записала в дневнике Виктория.

В тот же самый день рождения хлынула лавина подарков: браслет с локоном волос, пара китайских ваз, шаль и книги от матери, кожаный футляр для карандаша и портрет танцовщицы Тальони от Лецен, драгоценные серьги от короля, письменный прибор от сэра Джона Конроя, нож для разрезания бумаги от Флоры Гастингс. Даже спаниель Дэш не остался в стороне и подарил хозяйке корзину леденцов, хотя в этом ему явно помог кто-то двуногий. Виктория обожала дни рождения, хотя всякий раз приговаривала: «Какая же я теперь старая!»