Борис Слуцкий - Илья Зиновьевич Фаликов

учётом её структуры у него родился стих, который он назвал тактовиком. Слуцкий разделил его ритмические новшества, взяв на вооружение эту речевую стихию, но введя её в строгие рамки лирического лаконизма. Может быть, он и поэм не писал оттого, что в той форме, которая ему была близка и любезна, уже поработал Сельвинский. Это было преодолением образца, определённым видом борьбы с диктатом учителя.

Слуцкий и Кульчицкий, поступив в Литинститут, от Брика ушли.

В Литинституте происходило своё.

Михаил Луконин:

Мы съехались со всех концов страны в Литературный институт имени Горького. Сергей Смирнов из Рыбинска, Яшин из Вологды. Кульчицкий из Харькова, Михаил Львов с Урала, Майоров из Иванова, Платон Воронько из Киева. Потом из другого института перешли Наровчатов, Слуцкий, Самойлов. Осенью 1939 года я привёз из Сталинграда Николая Отраду. Ходил с нами добрый и большой Арон Копштейн. Коридоры гудели от стихов, стихи звучали в пригородных вагонах, когда мы возвращались в общежитие. Мы бушевали на семинарах Луговского, Сельвинского, Асеева и Кирсанова, сами уже выступали на вечерах и уже затевали принципиальные битвы между собой.

Слуцкий приходил к друзьям в общежитие на Усачёвке, участвовал в вечерах поэзии в здании ИФЛ И, стоящем в Сокольниках, прямо в лесу, здании в конструктивистском стиле. Условно говоря, косвенно он прошёл ифлийскую программу, нечто вроде заочного обучения.

В Москве было несколько мест, где они собирались узким кругом. Бориса с друзьями всегда ждали на Ленинградском проспекте у Лены Ржевской, где мужем ей стал Павел Коган, и на площади Борьбы у Дезика Кауфмана, будущего Давида Самойлова.

Самойлов рассказывал вкратце:

Слуцкий — «административный гений», как мы его именовали, — организовал поэтический вечер в Юридическом институте. Первый наш вечер, а для многих единственный. Снова схлестнулись с представителями предыдущего поколения на тему — воспевать время или совершать его...

Предыдущее поколение — это Александр Твардовский, Ярослав Смеляков, Константин Симонов, Маргарита Алигер, Евгений Долматовский. Убиенные государственной десницей Павел Васильев и Борис Корнилов не принимались в расчёт. Арсения Тарковского, Семёна Липкина, Марии Петровых в списах поэтов не значилось.

Давид Самойлов говорит и более подробно:

Студенты ИФЛИ делились на эрудитов и деятелей. Многие из тех и других писали стихи и даже успешно печатались. Но взыскательное ифлийское мнение поэтами их не считало. Поэтами были Павел Коган, Сергей Наровчатов, Алексей Леонтьев, Константин Лащенко. Были ещё старшие, уже вошедшие в литературу, Константин Симонов и Александр Твардовский. Между теми и другими пролегла граница поэтических поколений. Бывали и пограничные стычки.

Рассказывали мне о поэтическом вечере Твардовского с обсуждением его стихов. По поводу «Страны Муравии» задиристо выступали Коган и Наровчатов.

Твардовский это крепко запомнил и много лет спустя, после войны, напомнил Сергею <Наровчатову>: я, дескать, не забыл того вечера, Сергей Сергеевич. Сказал почти добродушно. Старый спор был исчерпан. <...>

К осени 1939 года мы познакомились со многими молодыми из разных институтов. Большинство их было из семинара Сельвинского. Кульчицкий из Литинститута, Слуцкий из Юридического, Глазков из Педагогического, Майоров из Университета, Луконин из Литинститута. И ещё — Смоленский, Лапшин, Лебский, Львов, Окунев, Тамарина. Ещё кое-кто.

Ещё кое-кто — это, например, Всеволод Багрицкий, сын поэта. Он тоже погибнет на фронте.

Веяло близостью большой войны.

Студентом ИФЛИ был и брат Павла Когана — Лев. (Он тоже погибнет на фронте.) «Это был юноша высокий, худой, со смешным тонким голосом. Влюблённый в Наровчатова и его стихи. Из него рос истинный критик поэзии. Он хорошо чувствовал фактуру стиха» (Давид Самойлов).

Разные были ифлийцы. Там, на историческом факультете, учился и будущий «Железный Шурик» — А. Н. Шелепин, в начале большой карьеры первый секретарь ЦК ВЛКСМ, затем член Президиума ЦК КПСС, председатель КГБ (с декабря 1958-го по ноябрь 1961-го). Обаятельный был юноша, умный, красивый, балагур, любимец девушек. Сокурснику сказал: ты будешь профессором, а я вождём. Его высоколобый портрет потом носили на демонстрациях в трепете красных стягов. Он участвовал в смешении Хрущева (1964), чуть ли не инициировал его, и это считается как раз «заговором Шелепина», но когда его наступательная активность простёрлась до трона Брежнева (1967), ему пришлось загреметь далеко вниз по карьерной лестнице, в сторону профсоюзной сферы. Интеллектуалы, особенно активные, надолго не приживались в той верхушке.

Происходили вещи уму непостижимые, потому что несочетаемые. На прогремевшем в апреле — мае 1934 года Первом съезде советских писателей Владимир Луговской с трибуны процитировал Гумилёва, а поэт из крестьян Александр Прокофьев — Мандельштама. Создание ИФЛИ манифестировало благородный замысел кремлёвского руководства — достичь мирового уровня, заткнуть за пояс загнивающий Запад. Но уже в 1935 году происходило следующее:

На собраниях театральных работников поносили Таирова и Мейерхольда. <...> Литературные критики вначале обличали Пастернака, Заболоцкого, Асеева, Кирсанова, Олешу, но, как говорят французы, аппетит приходит во время еды, и вскоре в «формалистических вывертах» оказались виновными Катаев, Федин, Леонов, Вс. Иванов, Лидин, Эренбург. Наконец, дошли до Тихонова, Бабеля, до Кукрыниксов. <...> Киноработники взялись за Довженко и Эйзенштейна...

Это Илья Эренбург, его свидетельство.

Вот артефакт эпохи. Это коллективное письмо. Продаётся ныне в московском антикварном магазине «В Никитском» на улице Малая Никитская. Адресат — железный нарком Лазарь Каганович, дата написания письма — 1935 год.

Дорогой Лазарь Моисеевич!

Нас всех искренне и глубоко волнует факт отсутствия реагирования и органов диктатуры и органов печати на те «художества» фашиста-хулигана П. Васильева, которые вкратце изложены нами в письме, опубликованном «Правдой». Нам совершенно непонятна безнаказанность его. Не придумаешь более гнусных антисоветских и антисемитских фраз, чем те, которые уснащают лексикон этого человека. Трудно вообразить более отвратительные дебоши, чем те, которые он устраивал. Это он разложил Смелякова, это он разлагает молодых поэтов, являясь центром антисоветских

настроений и богемско-хулиганских. Нам известны десятки фактов, из которых каждый для любого человека кончился бы минимум высылкой в места весьма отдалённые. <...> Ходят слухи о «высоких покровителях» Васильева. Ходят сотни слухов, само существование которых является фактом, организующим антисоветские элементы. Основа их — безнаказанность этого фашиста-хулигана. <...>

Мы просим принять меры против Васильева или объяснить нам тайну его безнаказанности. Члены бюро секции поэтов при правлении Союза писателей. Ник. Асеев, Безыменский, Мих. Голодный, Семён Кирсанов, Вера Инбер, Влад. Луговской, Ал. Сурков.

Среди подписантов — не последние лица советской поэзии.

Письмо представляет коллекционную ценность. Его стоимость 17 000 у. е.

В следующем