Возвращение в Афродисиас - Владимир Лорченков

<…………………………………………………….…………………….>

Ксантос — Дидим — Приена — Илиас

Утром мы занялись любовью еще раз. Под окнами номера шумело море, которого возле отеля в Патаре не было. Я не ошибся, простонала мне в ухо Настя в полусне, просто весь предыдущий день проспал. Она дала мне болеутоляющего и снотворного там, в номере. А утром вывела, положила на заднее сидение автобуса, дождалась группы, и мы отчалили из Патары в Фетхие, так что доброго утра на одном из самых престижных курортов Турции, курорта с морем, теплым, как молоко, и самыми отчаянными дискотеками в этом регионе. Откуда она знает. О, эти буклеты. И что же решила группа? Анастасия объявила, что гида сразил недуг из‑за кормежки, и нашла в программе пункт о дне пляжного отдыха. Так что вчера они купались, загорали и бегали как дети по пляжу Патары. Мне стало обидно. Я‑то на этом пляже сроду не бывал. А ведь стоило бы, если верить мне же — «пляж Патара — один из длиннейших пляжей Европы, протяженностью в шестнадцать километров, весь усеян золотистым, мелким песком, и находится под защитой ЮНЕСКО». Ох уж этот ЮНЕСКО. Он как неудачливый инженер из Кишинева, что устроился после закрытия завода охранником. Что только не охранял! В любом случае группа осталась довольна, все уже немножко устали от переездов. Когда они разбрелись по пляжу, Анастасия отвезла меня в отель, и втащила в номер. На рецепции объяснила, что я перебрал. Русские, они такие. Пришлось даже вылить тебе на рубашку немного виски из бутылки, которую я нашла в твоем рюкзаке. Странно. Водитель, он ни слова не говорит по‑русски, но такое впечатление, что понимает. По крайней мере, вчера вел себя молодцом, и все делал, как надо. Надо бы оставить ему на чай. Я так и сделала, нашла у тебя в карманах кучу мелочи. Я вижу, приподнялся я на локте, отношения стремительно становятся все более близкими. Ага. Я хотела еще спросить, а что это за женщина, Рина? Случайно нашла письмо в кармане, там, где мелочь. Я снова упал на подушку. Чуть захрапел. Получил легкого тычка в бок. Так кто же? Моя жена, сказал я. Обиженное молчание перебил шум кондиционера. Можешь выключить? Нет, тут центральная система, нужно звонить на рецепцию, а я не смогу объясниться. Я объяснюсь. Нет уж, давай выясним все до конца. Боже мой, мы всего пару раз‑то переспали, простонал я, стараясь выглядеть более обессиленным, чем на самом деле. Ты любишь ее, спросила она. Очень, сказал я, но она разбивает мне сердце. Судя по всему, и ты ей. И не только ей. Настя, какое хрупкое у вас сердце. Вовсе нет. Оно большое, доброе, щедрое. Я вчера купила статуэтку Афродиты, и даже пролила на нее несколько капель своих духов, ну, вроде как в жертву. Сколько? Пять капель. Да нет, сколько заплатила. А, что‑то около десяти лир. Переплатила в десятикратном размере. Неважно. О чем же ты просила Афродиту, сладкая. Не скажу. А если я тебя пощекочу? Нет, я еще не простила тебя, ты не сказал, что женат. Бог мой, Настя, понял, наконец, я. Да у меня же все это время на пальце блестело обручальное кольцо… А, испугался! Она захихикала, стала меня тормошить. Мы ползали в простыне, как матросы‑новички в парусах огромного фрегата, рискуя то и дело сорваться в море, а то и на палубу. Хлопало полотнище, светило Солнце, вопили чайки, люди снизу казались не больше водной ряби, я то и дело находил руку Анастасии и тогда она подтягивала меня на пару пролетов веревочной лестницы, а иногда терял, и тогда стремительно скользил по мокрой парусине вниз. Еще пара метров и падение неминуемо! Но она тут как тут, чертовка, выныривает из белой ткани головой озорного юнги, подставляет плечо, руку. Ах, какая сильная! Только я поймаю ее, как снова исчезает. Летучий Голландец в отдельном теле. Тает, едва завидишь. Ускользает, только показавшись на горизонте. Чертова обманка, огни святого Витта. Надежда, вера, любовь. Я и так пытался ее поймать, и этак. На руках оставались лишь слизь, да чешуйки. Ну, держись! Я зажал абордажную саблю зубами, поплевав перед тем на руки, вцепился в парусину крепко, как чернокожий невольник в белоснежную задницу госпожи, велевшей поддать. Кровь от пальцев отхлынула. Стало быть, я спал сутки. Так и есть, герой. Я приоткрыл глаз. Из‑за яркого света в окно белокожая Анастасия сливалась с фоном. У нас остался единственный способ чувствовать друг друга. Тактильный. Я стал трогать Настю, и так, и этак. Трогать ее всем, чем могу чувствовать — пальцами, языком, губами, локтями, стопами, коленями, членом, животом, тереться об нее спиной, боком, шеей, шлепаться о ее живот затылком. Вывалялся в ней, как воробей в пыли, как свинья в грязи. Ветер распахнул дверь на балкон. Полукругом просителей толпились у подножия отеля любезные волны. В Фетхие они и правда учтивы, вежливы и выжидают, словно выпускник лицея туризма и гостиничного хозяйства — реакции экзаменатора. Браво, высший балл! Я решил, что обязательно верну группу к пляжу Патары, мне хотелось открыть для себя все здешние воды, а иначе по возвращении Фердинанд и Изабелла велят отказать мне во дворе, и, чего доброго, пришлют кандалы и цепи. Следует быть добросовестным, прошептал мне ветерок. Дул откуда‑то с запада. Я почуял в нем аромат гниющих яблок поздних сортов, тех самых, из которых крестьяне Нормандии делают сидр, еще что‑то от бельгийского шоколада было там, и карамельного, черного пива Фландрии. Ветер Фетхие пах крестовыми походами. А именно — первым, и третьим. В нем было много северофранцузского, много фламандского. Я видел, как трепещутся золотые флаги, это солнце подсветило нашу с Настей простыню, наши с ней паруса. Рвались с ткани в бой черные львы. Остановить их мог лишь Саладдин. Или я. Так что пришлось соскакивать с мачты, садиться в седло, обуздать коня — Настя закусила губы, — и мчаться навстречу железной армаде. Кого там только не было! Проходимцы со всех сторон Света, отребье всей Европы. Те самые, которые сейчас едут в Фетхие туристами, жадными до ночной жизни. Ничего не меняется под солнцем этой земли, шепнула мне Настя. Прикусила плечо, от боли я едва рассудок не потерял. Тем лучше. Кровь моя сошла с ума, черты лица деформировались, и вот я уже — король‑прокаженный. Сижу на серебряном блюде, с маской из золота на гниющем челе. Щупаю рабынь, покрикиваю на синьоров, отдаю приказания взмахом шелкового платка. Ба, да это же простыня! Просто я оторвал кусочек. Воспоминания из прошлой жизни нахлынули бандой насильников. Вот я скачу с кавалькадой по безводной пустыне. Вот на нас летят черные всадники из засады. Вот я под деревом возле ущелья, держу ноги на голове одного из пленных, вот его кровь струится в ручей, плещущий из камней. А вот и моя сестра, я состою с ней в греховном браке, но что поделать, Средиземноморье снимает с вас стыд и одежду своей жарой. Вот из соседнего мрачного зала раздается первый крик младенца. К счастью, он здоров! А вот я уже умер, и мой гниющий — он начал разлагаться еще при жизни, — труп несут в гранитной гробнице по улочкам моего королевства‑города. На камне бьется безутешная вдова, прекрасная Анастасия. Я гляжу в дорогое лицо последний раз, после чего крышка наползает на мое окошечко света, и тьма воцаряется в моих глазах. Навсегда. Вот даже тьма меркнет и воцаряется великое Ничто. Наверху скачут на роскошных конях, в шикарной упряжи, новые короли. Плачут на их плечах грудастые шлюшки драгоценных кровей. Льется кровь. Ревут семьи, которых здесь снимают с древа жизни, как урожай, два раза в год. А мне уже все равно. Я сложил на истлевшей груди руки, ставшие двумя костями. Жду археологов. А вот и они. Что это? Чу! Крышка отодвигается в сторону, и я вижу счастливые лица местных чумазиков. Они рады мне. Вот это находка! Эта мумия принесет им добрых пять миллионов туристов в год, каждый из которых потратит, по данным департамента статистики Турции, от 600 до 1000 долларов США за одну поездку. Это не считая билетов и отелей! Чистая прибыль! Не мертвец, а золото! Добро пожаловать в археологический музей Бодрума! И вот я уже там, в стеклянном гробу, в отделе «Средневековые королевства крестоносцев в Малой Азии», а рядом со мной блестит… Ба! Да это же Анастасия! Замотанная в саван, лежит рядышком, и тоже зарабатывает деньги для экономики молодой и развивающейся Турции. Мы трудимся вместе. В то же время, ничего не делая. Настоящие турки! Иногда, когда мне приспичит, я вылезаю ночью из своего стеклянного гроба, и заползаю к Насте под перинку. Но она так обмотана простынями, что приходится трудиться аж до рассвета, чтобы добраться до беленького мяса. Плотненького мяса. Я лижу его, я рассыпаю на нее соль, и сажусь ей на грудь. Становлюсь на ее живот, упираюсь в него коленями, продавливаю мякоть до самого хребта, чувствую, как ее ребра впиваются в мои кости. Кончаю на ее лицо, покрываю его тонким белым слоем… кажется, это вода, да, это вода, тонкая пленка воды Средиземного моря, что бьет из меня, как из водопада, и вот уже Настю уносит от меня подводным течением, она утопленница, добыча Посейдона и Аида, смотрит куда‑то в небо под толщей воды, и волосы ее растрепаны, дыхание прерывисто, вся она в поту, отметинах от моих зубов, и ее бесстыжий сытый взгляд не значит уже ничего, потому что она сама — богиня, она сама — земля, она сама — пол, и она вечна, как этот мир, даже древнее его, она уплывает, уплывает, отчаливает…