Самсон - Маша Сандлер

с поличным, так чего же отпираться? Зачем она сказала, что не отпускала медведя?

Снова и снова я крутил в голове мучительные вопросы и не находил ответа. Пытался подумать о другом — и снова возвращался мыслями к этому предательству. К середине второго дня я понял, что, если сейчас же, сию секунду не сделаю хоть что-то, моя голова просто лопнет и мозги разлетятся по стенам комнаты.

И я не придумал ничего лучше, чем выйти на улицу. Погожие дни уже закончились, опять поливали затяжные дожди, так что я оделся получше, натянул под дождевик связанный бабулей свитер (он немного детский, и я его стеснялся, но под дождевик как раз). И пошёл в город.

Дубна — не такой уж маленький городишко! Хотя я уже бывал тут раньше со школьными экскурсиями — всё-таки это центр биоинженерии и ксенопсихологии, — очень быстро забрёл в совсем незнакомый район. Народу на улицах было мало из-за дождя, люди передвигались быстро от дома к магазинам или по другим каким надобностям. Когда я выходил из общаги, дождь едва моросил, но к тому времени, как оказался на пустой набережной с редкими беседками-ротондами, припустил довольно сильно.

Дождь лил серым полупрозрачным стекликом, небо было непроглядно, зато в голове моей немного прояснело. Я думал теперь не о предательнице Цейхман, а о медведе. Он совершенно отчётливо повторил за мной человеческое, членораздельное слово. Повторил, потому что не знает русского языка, но по моей интонации вполне понял его значение. И сказал его Маше… Я даже остановился и стоял какое-то время, не обращая внимания на льющиеся по лицу струи дождя, когда это понял. Нет, это точно мне не привиделось, не почудилось. Иначе впору сомневаться в собственном рассудке! Но почему, почему я должен сомневаться? Разве это так невозможно? Я своими ушами слышал, как гомункул Чарли произносил своё имя. Пусть не очень уж чётко, и неизвестно, сколько времени его этому учили…

А ещё я вспомнил про эксперимент с «говорящими» обезьянами. Да и вы наверняка слышали про гориллу Коко, которая выучила язык жестов. Про это всякий, кто биологией интересуется, знает! Гориллу учили этому потому, что речевой аппарат обезьян не очень-то приспособлен для произнесения человеческих слов. А ведь гомункул оборотня воспроизводит человеческое тело куда ближе, чем приматы, даже ближе, чем человекообразные обезьяны!

Я поискал глазами укрытие, где можно было бы достать из-под дождевика смарт, и увидел впереди, всего в нескольких шагах, беседку с белыми колоннами и полукруглой крышей. Она была пуста, только какой-то сутулый человек в военном дождевике смотрел на реку. В два шага очутившись под крышей, я достал смарт, чтобы перечитать кое-что на фотографиях карты гризли. Быстро пробежал глазами по строчкам. Доктор Л. Доббс, доктор Л. Доббс, доктор Л. Доббс… Почему только я раньше об этом не подумал! Ведь если Чарли научила произносить имя его прежняя хозяйка, то доктор Л. Доббс, который дважды направлял медведя на выбраковку и дважды сам избавлял от смерти, должен знать того, кто мог бы научить зверя речи. Я быстро вбил имя доктора в поисковик, но результаты меня разочаровали. В первых строчках нашлись какие-то глупые сайты зоозащитных организаций. По всей видимости, доктора Доббса преследовали за эксперименты на животных, в том числе на оборотнях. Зато следом я выяснил, что Л. означает Лайла. Лайла Доббс, доктор медицины и независимый исследователь Института спецветеринарии университета в Ванкувере.

— Что, так и бродишь неприкаянный? — спросили у меня над ухом, от неожиданности я чуть не выронил смарт.

Я поднял глаза — на меня смотрел, чуть наклоняя, по обыкновению, голову набок, Пётр Симеонович. Его сутулую фигуру почти полностью закрывал зелёный брезентовый плащ, какие я видал разве что на военных в старых фильмах.

— Здравствуйте.

— Вот и я брожу, — кивнул он, — как не моя смена, так тоска, тоска гложет, гонит бродить…

— Как там в блоке? — спросил я, чтобы что-нибудь спросить: Пётр Симеонович начал меня пугать.

— Потихоньку, потихоньку всё в блоке. Ты бы, я тебе скажу прямо, пришёл к докторше-то, покаялся, она бы простила тебя, да и делов.

Я пожал плечами. У меня и допуска теперь нет, элключ отдал. Не караулить же её у проходной…

Пётр Симеонович порылся где-то под плащом, достал коробочку плюсны, бросил в рот пару пластинок и протянул мне.

«Вот напасть, — подумал я, — кто в здравом уме будет жевать плюсну?» Её только поколение моей бабули и жевало… Я поглядел на Петра Симеоновича, на его морщинистое ухмыляющееся лицо, седые, влажные от дождя волосы, облепившие лоб. Может быть, он и ровесник моей бабушки? Нет, не может такого быть, она уже много лет не работала…

Пётр Симеонович ещё раз подал мне коробку, бери, мол, не стесняйся, так что мне пришлось взять пластинку — не хотелось с ним ссориться.

— Гляжу на тебя, парень, — сказал Пётр Симеонович, когда я положил в рот плюсну и сморщился от неожиданного жжения, — и словно себя малого вижу. Жалостливый ты…

— Разве это плохо? — спросил я, с трудом двигая вдруг занемевшими губами. От плюсны слюна стала горькой и вязкой, и я не выдержал: выплюнул разжёванный красный кусок в ладонь.

Пётр Симеонович пожал плечами.

— Если не перемелешь в себе жалобу, не работать тебе со зверями. Они ведь слабину чуют, чуют и на слабину давят, подцепляют тебя, подцепят и — ам — сожрут.

Пётр Симеонович так громко клацнул покрасневшими от плюсны зубами, что я вздрогнул. Хоть я и выплюнул жвачку, голова моя кружилась — наверное, что-то всё-таки успел проглотить. Пётр Симеонович, как видно, разжёвывал эту дрянь куда тщательнее и старательнее глотал слюну — глаза у него стали мутные. Я совсем стушевался и начал мучительно подыскивать повод, чтобы попрощаться…

— Звери, они хитрые, — продолжал Пётр Симеонович, слегка покачиваясь, — это доктор говорит, что они несмысленные, а я поболее её видал, знаю, что хитрее зверя в лесу только человек, а зверь-человек хитрее обоих. Повидал. Думаешь, я старый? Нет, парень, я ещё не старый, мне и сорока нет, оборотень меня вымучил. Особенно хитрый зверь-человек у нас в Сибири.

Когда он про оборотней заговорил, я сразу передумал уходить.

— Вы в дисциплинаторе работали с Савой, я знаю.

— Точно, — Пётр Симеонович помотал головой, словно отгоняя неприятные воспоминания, — только это вы так говорите: «дисциплинатор», какое там, мы говорим по правде — отстойник. В наших краях в отстойник попадают звери, с которыми справиться не могут, и судьба у них одна — в расход.

Он скрипуче и как-то противно рассмеялся.

— Неужели всех подряд выбраковывали? — спросил я, чтобы он не сбился ненароком с