О хождении во льдах - Вернер Херцог

ногами. Бруно[25] сбежал, ночью он забирается на заброшенную станцию управления лыжным подъемником, дело происходит, допустим, в ноябре. Он включает главный рычаг, запускающий систему. Подъемник работает всю ночь, и трасса сверкает огнями. Утром полиция задерживает Бруно. Вот так должна была бы закончиться история.

Все дальше вверх, вскоре добрался до границы снега, это приблизительно на высоте 800 метров над уровнем моря, дальше начинается зона облаков. От тумана идет сырость, становится сумрачно, и дорога обрывается. Я спрашиваю на хуторе, как идти, да, говорит крестьянин, мне нужно пройти по снегу через буковый лес, а там я наверняка выйду к дороге на Шамп-дю-Фё. Снег наполовину растаял, следов почти нет, скоро они и вовсе пропадают. Лес туманно-влажный, я уже чувствую, что на той стороне горы будет неприятно. Хутор назывался Кельберхютте, в облачном тумане мертвая тишина. Определить точное местонахождение невозможно, только направление. Не добравшись до дороги, хотя я определенно одолел перевал, я останавливаюсь в густом лесу, под конец вокруг меня – сосны, что сбивает меня с толку, плотный туман обступил меня со всех сторон. Я пытаюсь разобраться: в какой момент я ошибся? Единственный выход – продолжать двигаться на запад. Складывая карту, я заметил, что в лесу валяется мусор – пустая банка из-под моторного масла и другие вещи, которые обычно выбрасываются только из проезжающих машин. Выясняется, что дорога проходит метрах в тридцати от меня, но в тумане я вижу на расстоянии метров двадцати, не больше, по-настоящему же – лишь на несколько шагов вперед. Шагая по дороге на север, в непроглядном тумане, я наталкиваюсь на странную круглую площадку с высокой смотровой башней в центре, напоминающей маяк. Сильнейший ветер, страшная сырость от тумана, я достаю свой шлем и громко разговариваю сам с собой, потому что все это кажется невероятным после такого замечательного утра. Время от времени я вижу три белые полосы на дороге, потом ничего, в лучшем случае одну, самую ближнюю ко мне. Ломаю голову: по какой дороге идти, по той, что ведет на север, или по той, что ведет на юг. Впоследствии выясняется, что и то и другое было бы правильным, потому что, двигаясь между этими двумя небольшими дорогами, я так и так вышел бы на запад. Одна из них ведет через Бельфос в Фуде, другая через Бельмон вниз. Крутые склоны и резкий ветер, пустые подъемники. Ничего не видно на расстоянии вытянутой руки, это не образное выражение, я действительно не вижу свою руку. О вы, гадючье племя, злобное по своей натуре, как можете вы вести такие сладкие речи? Я хотел развести огонь; ничего мне так не хотелось, как развести огонь. Как тревожно на сердце, оттого что нет соли. Ветер тем временем усилился, клочья тумана стали плотнее, несутся через дорогу. В стеклянном кафе для туристов сидят три человека в окружении сплошных облаков, защищенные со всех сторон стеклом. Обслуживающего персонала я не вижу, и у меня мелькнула мысль, что там сидят покойники, уже много недель, недвижимые. В такое время кафе наверняка вообще не работает. Как долго они тут сидят в оцепененье? Бельмон – провинциальная дыра. Дорога поднялась на 1100 метров над уровнем моря и теперь пошла серпантином вдоль ручья вниз. Опять лесорубы, опять дымящиеся костры, а потом, на высоте 700 метров, резко кончились облака, но за ними оказался безрадостный моросящий дождик. Все серое, безлюдно-пустынное, вдоль мокрого леса вниз. В Вальдерсбахе ни единой возможности хоть что-нибудь взломать, поэтому я ускорился, чтобы до наступления темноты найти что-нибудь в Фуде. Не найдя там ничего более подходящего, я решаю взломать большую гостиницу в самом центре поселка, стоящую среди жилых домов, закрытую со всех сторон. Появилась какая-то женщина, ничего не сказала и только наблюдала за мной, так что я отказался от своего намерения.

Выйдя из поселка, я решил поесть на стоянке для дальнобойщиков, в заведение зашла молодая пара, и во всех немногочисленных посетителях чувствуется странная, потаенная настороженность, как в вестерне. Мужчина за соседним столом с бокалом красного вина заснул – или он только прикидывается спящим, а сам настороже? Небольшой вещмешок, который я обычно ношу на левом плече и который висит у меня на боку, от движения при ходьбе протер мне сквозь куртку дырку в свитере размером с кулак. За весь день я почти ничего не ел: мандарины, немного шоколада, а воду я пью из ручьев, припадая как зверь. Еду должны уже принести, кролика и суп. Какому-то бургомистру снесло голову на аэродроме, когда он выходил из вертолета. Один дальнобойщик в тапках с примятыми задниками достает с настороженным взглядом мятую кривую сигарету «Голуаз» и курит ее, не выпрямляя. Поскольку я такой одинокий, пухленькая официантка одаривает меня вопросом среди настороженного молчания посетителей. Филодендрон в углу зала нашел себе опору, пристроив оголенный корень к радиоколонке. Тут же стоит фарфоровая фигурка индейца с высоко поднятой правой рукой, словно показывающей на солнце, левая согнута в локте и поддерживает указующую правую, символическая картина. В Страсбурге идут фильмы Эльвио Сото[26] и Санхинеса[27], с опозданием в два-три года, но хоть так. Одного из тех, кто сидит за столиком возле барной стойки, зовут Каспар. Наконец-то хоть одно слово, имя!

За Фуде поиски места для ночлега, было уже совсем темно, мокро и холодно. Ноги отказывались двигаться дальше. Проник в пустой дом, больше силой, чем хитростью, хотя совсем рядом стояло другое, обитаемое жилище. Здесь, похоже, ведется строительство. Снаружи неистовствует ветер, а я, опустошенный, усталый, обесчувствевший, сижу в кухне, потому что только там имеются деревянные ставни и я могу зажечь слабый свет, не опасаясь, что он сразу будет виден с улицы. Я буду спать в детской, потому что оттуда проще всего убежать, если тут кто-то все-таки живет и вернется домой. И уж точно рано утром сюда придут строители, в некоторых помещениях настилаются полы и возводятся стены, рабочие оставили тут на ночь свою обувь, инструменты и куртки. Я напиваюсь допьяна вином, которое купил на стоянке для дальнобойщиков. От бесконечного одиночества мой голос перестал меня слушаться, я мог издавать только какой-то писк, не находя правильного тона, и мне было стыдно перед самим собой. В результате я быстро сбежал. О, как все воет и свистит вокруг дома, деревья стонут. Утром мне надо будет уйти отсюда пораньше, до прихода рабочих. Чтобы проснуться вовремя от света, мне придется открыть ставни, но это риск, потому что тогда будет видно разбитое окно. Осколки стекла я смахнул с одеяла,