Человек в поисках себя - Ролло Мэй

Несколько выдающихся личностей, живших в конце XIX – начале XX века, наблюдали подобное расщепление личности. Генрик Ибсен в литературе, Поль Сезанн в искусстве, Зигмунд Фрейд в науке о человека осознавали и отражали все происходящее. Каждый из них провозглашал, что нам нужно обрести некую новую целостность в нашей жизни. Ибсен в своей пьесе «Кукольный дом» показал, что если муж просто занимается бизнесом, разделяя работу и дом, как добропорядочный банкир XIX века, и относится к своей жене как к кукле, то такой дом постигнет крах. Сезанн выступал против фальшивого и сентиментального искусства XIX века и утверждал, что искусство должно честно отображать реалии жизни, а красота больше связана с целостностью, нежели с привлекательностью. Фрейд отмечал, что если люди подавляют свои эмоции и пытаются вести себя так, будто секса и гнева не существует, это заканчивается неврозом. Он разработал новый метод взаимодействия с глубинными, бессознательными, «иррациональными» уровнями личности, которые до этого подавлялись, что должно было позволить человеку стать единым думающим-чувствующим-желающим целым.

Работы Ибсена, Сезанна и Фрейда были настолько значимы, что большинство из нас начали считать их пророками своего времени. И действительно, вклад каждого, вероятно, был крупнейшим в соответствующих областях. Но не являлись ли они последними титанами уходящего времени, нежели первыми – нового времени? Они считали актуальными ценности предыдущих трех столетий; грандиозные и незыблемые, как и созданные ими произведения, они руководствовались целями своего времени. Они жили до века опустошенности.

К сожалению, теперь уже кажется, что истинными пророками для середины XX века были Серен Кьеркегор, Фридрих Ницше и Франц Кафка. Я сказал «к сожалению», ибо это означает, что наша задача становится гораздо сложнее. Каждый из этих людей предвидел разрушение ценностей, вершащееся в наше время, одиночество, пустоту и тревогу, которые накроют нас в XX веке. Каждый из них предвидел, что мы не сможем больше опираться на цели прошлого. Мы будем часто цитировать этих трех мыслителей в данной книге, и не только потому, что они мудрейшие люди в истории, но и потому, что каждый из них тонко чувствовал и предвосхищал те дилеммы, с которыми сталкивается сейчас любой интеллектуал нашего времени.

Фридрих Ницше, например, заявлял, что наука в конце XIX века стала превращаться в фабрику, и он опасался, что достижения человечества в области технологий без параллельного прогресса в плане этики и самопознания могут привести к нигилизму. Выражая пророческие опасения того, что будет происходить в XX веке, он написал притчу о «смерти Бога». Это пугающая история о сумасшедшем, выбегающем на деревенскую площадь с возгласами «А где же Бог?». Окружающие его люди не верили в Бога, они смеялись и говорили, что Бог, возможно, уехал путешествовать или эмигрировал. Тогда этот сумасшедший начал кричать: «Так куда же подевался этот Бог?»

«Я должен сказать вам! Мы убили его – вы и я!.. и как же мы сделали это?.. Кто дал нам губку стереть весь горизонт? Что содеяли, когда разорвали эту цепь, связывающую землю с солнцем?.. Куда же нам идти сейчас? Прочь от всех солнц. Не падаем ли мы беспрестанно? Назад, вбок, вперед, во всех направлениях? Существует ли теперь верх и низ? Не блуждаем ли мы в бесконечном ничто? Не чувствуем ли мы дыхание космоса? Не становится ли холоднее? Не наступает ли бесконечная ночь?.. Бог умер! Бог умер навсегда!.. и мы убили его!» На этом сумасшедший замолчал и оглядел своих слушателей: они тоже замолкли и смотрели на него… «Я пришел слишком рано, – сказал он… – это знаменательное событие еще в пути»[18].

Ницше не призывает возвращаться к традиционной вере в Бога, но он отмечает, что́ случается, когда люди теряют свой центр ценностей. Это его пророчество проявилось в волнах погромов, массовых убийств и тирании середины XX века. Знаменательное событие было в пути; ужасная ночь варварства спустилась на нас, когда гуманистические и иудеохристианские ценности были попраны.

По словам Ницше, выход состоял в обретении нового центра ценностей – он называет это «переоцениванием» или «трансоцениванием» всех ценностей. Он говорил, что «переоценивание всех ценностей является главным рецептом в деле окончательной самоэкзаменовки человечества»[19].

Вкратце, ценности и цели, представляющие собой некий консолидирующий центр в предыдущие века, сейчас стали неактуальны. Мы пока не нашли новый центр, который позволил бы нам конструктивно выбирать цели и преодолевать болезненную неопределенность и тревогу, когда мы не знаем, в каком направлении двигаться.

Другим источником нашего недуга является потеря ощущения значимости и человеческого достоинства. Ницше предсказывал это, когда обратил внимание на то, что индивидуальность поглощается стадом и что мы следуем «рабской морали». Маркс также это предугадывал, когда заявлял, что современный человек подвергается «дегуманизации», а Кафка в своих удивительных историях показал, как люди буквально могут потерять свою самоидентификацию.

Но эта утрата собственного «я» не случилась за одну ночь. Те из нас, кому довелось жить в 1920-х годах, могут вспомнить проявления нарастающей тенденции отзываться о себе в несостоятельных, упрощенных терминах. В те дни «самовыражением» считалось делать все, что взбредет в голову, как если бы самость была синонимом какого-то внезапного импульса и как если бы человек принимал решения из-за внезапной блажи, которая могла стать результатом как несварения желудка после быстрого ланча, так и жизненной философии. Тогда «быть собой» считалось оправданием соскальзыванию к наипростейшему знаменателю своих наклонностей. «Познать себя» не считалось чем-то особенно сложным, а личностные проблемы могли быть относительно легко решены путем лучшей «подстройки». В дальнейшем эти взгляды получили поддержку в таком чрезмерно упрощенном направлении психологии, как бихевиоризм Джона Б. Уотсона[20]. Тогда мы радовались, что ребенка можно вывести из состояния страха, подозрительности и других поведенческих проблем с помощью техник, существенно не отличающихся от той, которая обусловливает выработку слюны у собаки на звук колокольчика. Такие поверхностные взгляды на человека в дальнейшем были поддержаны верой в автоматический экономический прогресс – мы все будем становиться все богаче и богаче без особой борьбы или страдания. И окончательную ратификацию эти взгляды получили в религиозном морализме, который процветал в 1920-х, хотя до этого никогда не поднимался выше уровня воскресной школы и больше брал от метода Куэ[21] и поллианнизма[22], чем от глубоких мыслей исторических или духовных лидеров. Практически любой, кто брался писать в те дни, поддерживал подобное упрощенное восприятие человека: Бертран Рассел (который, я уверен, был бы сторонником совершенно иной точки зрения в наши дни) написал в 1920-х годах, что наука развивается столь стремительно, что в скором времени лишь посредством обычных инъекций мы сможем обеспечивать людям те темпераменты, которые они хотят иметь, – вспыльчивый или застенчивый, с ярко выраженной сексуальностью или наоборот. Такая «кнопочная» психология была едко высмеяна Олдосом Хаксли в романе «О дивный новый мир».