Двери в темное прошлое - Екатерина Островская

— И кто же? — не выдержала Марина. — На нем спецовка, потом директор предупредил. Кстати, он хотел показать, как пользоваться котлом.

— Я умею пользоваться газовым котлом, и ты тоже сама научишься: там ничего сложного нет. Нажала кнопочку, и все, а если…

Муж говорил нервно, и Марина не понимала, почему он так переживает.

— У тебя что-то случилось? — спросила она. — Встреча сорвалась?

— Все прошло отлично. Но не в этом дело… Этот, который приходил, сказал, как его зовут?

— Может, и говорил, но я не помню. Кажется, он не представился. Я тебя ждала, потому что мы приглашены.

— Я не забыл, — сказал он. — Сейчас лицо ополосну, и мы пойдем. Кстати, я в квартиру заехал и кое-что из наших вещей прихватил. Два твоих чемодана я отнесу наверх. Извини, если помял что-то.

Пришлось открывать багажник, а потом заглядывать в чемоданы. Похоже было, что Валентин снимал с вешалки все подряд платья и так же доставал белье из ящичков комода. Спешил, судя по всему, но главное, что не забыл ее, а значит, любит.

Она сама потащила чемоданы к крыльцу, но тут появился муж и отобрал у нее тяжести.

— Ну, ты совсем, что ли?

И как раз в этот момент ветерок донес до них ароматный дымок.

— Надо спешить, — сказал Валентин, — а то мы останемся сегодня без ужина.

Он поднял чемоданы в комнату, предназначенную для кабинета жены, — необжитую, но наполненную не только мебелью, но и всякими побрякушками на полочках: коллекцией морских ракушек разного размера, бронзовыми подсвечниками, фотографиями в рамочках и слэбами с монетами. Очевидно, оформлением комнаты занимался сам Валентин. Не было только книг.

— Тьфу ты! — понял свою оплошность муж. — Надо было в твою спальню тащить. Просто не привык еще к этой планировке.

Он хотел снова поднять чемоданы, но Марина остановила его, сказав, что потом все сама разберет, а сейчас надо спешить. Она подошла к окну, отсюда, с высоты второго этажа, было видно многое: краешек леса, кусочек пруда с крышей пивного шатра, даже часть участка Карсавина с беседкой, изнутри которой шел дым. Возле беседки на скамеечке сидели люди: сам хозяин, рядом с ним его друг, популярный исполнитель рэпа Окатыш, он же Вадим Катков, еще какая-то женщина уместилась на скамье, и один гость стоял. Никто ничего не ел и не пил.

— Валя! — крикнула Марина. — Надо спешить: нас уже ждут, так что поторопись.

— Я уже готов, — прозвучал у самых дверей голос мужа.

Она стала вынимать из чемоданов свои вещи, чтобы что-то надеть, но все вещи показались ей слишком вычурными для дачных посиделок. Решила не задумываться и напялила на себя узкие джинсики, маечку с фривольной надписью на груди: «Don’t touch that!» Маечка была куплена давно, еще в Италии, когда они с мужем после свадьбы решили совместить свадебное путешествие с посещением выставки мебели. Майка лежала и ждала своего часа, потому что Марина стеснялась ее надевать именно из-за надписи. Маечку купил Валентин, что удивительно, потому что он не понимал по-английски вообще.

А еще Лужина набросила на себя тоненькую курточку с капюшончиком на случай, если нападут комары, ноги засунула в белые кожаные кроссовочки… Вышла в коридор, где ее поджидал муж. На нем был джинсовый костюм. В руках Валентин держал бутылку виски.

— На всякий случай, — объяснил он, — и потом, неудобно просто так, с пустыми руками.

Они вошли на писательскую территорию. Никто их не встречал, никто даже не поднялся навстречу. Только хозяин помахал Марине рукой, как старой знакомой. И тут же продолжил разговор с другими гостями.

Но за то время, пока Лужины спустились со второго этажа, вышли со своего двора и прошли какое-то расстояние по дороге, компания увеличилась на одного человека. Теперь на складном шезлонге развалился плотный мужчина, которому было явно за пятьдесят. Вполне возможно, он был ровесником Карсавина, только выглядел немного помятым.

«Вероятно, тоже писатель, только не такой успешный, как Иван Андреевич», — подумала Марина.

Они подошли поближе, поздоровались с каждым. Марина представила мужа. Мужчина на скамеечке оказался издателем Буховцевым, женщина — его женой Леной, а тот, кто пришел позже и теперь сидел в шезлонге, назвал себя просто:

— Панютин, — и добавил: — С вашим мужем мы немного знакомы.

Помятым он не казался, просто льняной костюм ждал встречи с утюгом.

Карсавин продолжил свой рассказ.

— …Так вот: на закате советской власти у меня должна была выйти первая книга. Мне и тридцати лет тогда не было. Собратья, если честно, завидовали. Коллеги по перу заранее начали книгу хаять. Потом вышла вторая. Но она уже никому была не нужна. Я какое-то время не писал вовсе, потому что надо было бороться за жизнь, за пропитание и прочие необходимые телу вещи. Время шло, с нищетой свыкся и как-то решил снова вернуться к тому, что требовала душа. Стал отсылать творения в новые издательства. А там ведь ни одного знакомого редактора — все девочки какие-то везде на редакторских должностях, шлют мне ответы. И все ответы как под копирку: на вашу рукопись получены две рецензии, по которым нам стало ясно, что это ваши знакомые составляли, потому что таких хвалебных отзывов нормальные специалисты не пишут. Тем более что они вашу рукопись назвали лучшими страницами постсоветской прозы. Но эти страницы они не указали, кроме того, советской прозой мы не занимаемся из-за тематической направленности издаваемой нами литературы. Ответы, кстати, приходили с грамматическими ошибками. И вот я набрался наглости и отправил одну рукопись в американское издательство. Тоже: ни ответа, ни привета. А потом вдруг звонок по телефону, и очень неприятный голос на русском и как будто с деланым американским акцентом начинает впаривать мне, что книгу они готовы издать и мне экспресс-почтой уже отправлен текст контракта на издание. Я сразу понял, что это розыгрыш. Едва сдержавшись, поинтересовался, какой будет тираж. Мне отвечают, что десять тысяч в твердом переплете, а потом в мягком не менее тридцати. Мне надоело кривляться, и я послал шутника трехэтажным. Но на следующий день принесли экспресс-посылку с контрактом. Я подписал и отправил обратно. Книжка вышла на английском языке, разумеется, потом вторая. Потом появились обо мне в западной прессе статьи, что я поднял постмодернизм на новую высоту, что я выражаю чувства потерянного поколения и тому подобное. И тут как посыпались мне предложения от наших издательств! Но я пришел к Вите Буховцеву, который однажды мне дал в долг и не требовал отдачи, подписал с ним договор на все, что когда-либо напишу.

— Так все и было, — подтвердил издатель, — в свое время я пришел домой к Ване, с которым в ту пору не был даже знаком, хотел попросить у него право переиздать ту самую первую его повесть, которая называлась «Да пошли вы все…». Ваня сидел и пил пиво, предложил мне присоединиться. Я спросил, с какой радости пьем, и он ответил, что от него только что ушла жена, о чем он мечтал все семь лет их брака. Пили мы с ним пиво, потом водку, а я, если честно, убежденный трезвенник. Уснул тогда почти сразу за столом, а утром наш будущий классик проводил меня на метро и попросил тыщу баксов. Это было в те времена, когда тысяча была тысячей, мое издательство горело синим пламенем, а у Вани на Западе еще не вышло ни одной книги.