Любовь негодяя - Мария Бушуева

Как хорошо в дачном поселке! — тишина, цветами пахнет, лесом. А сейчас будет ледяной душ. Придурки, честное слово!

Но ледяного душа не последовало. Ирма Оттовна лежала на кушетке, закрывшись пушистым пледом.

И все ей мало, чухонке, создал такой быт, такой покой — ешь, что пожелаешь, поезжай, куда захочешь…вон, плед привез …Такой же плед он привез и Аглаи, та от восторга его чуть в объятиях не задушила — живая, несмотря на возраст, ведь уже гнет к сорока, остроумная и любящая его медсестра, а эта…

Возле Ирмы Оттовны сидел сын, Николай.

— Обед на кухне, — прошептала. Бледные узкие губы, стрелочки морщин.

Николай встал. Внешними данными он не отличался. Дочки получились хорошенькими, обе, и Марта, и Олюшка походили друг на друга так сильно, точно были близняшками; и разница в возрасте — пять лет — совсем не ощущалась. Марта молодо выглядит. А сын, да — невидный. И к тому же малоспособный. Хорошо, что отец всегда поможет, сейчас вот для него и для его жены, Любы, начнет строить пристройку, а так — ни на что не годится.

— Мне нужно с тобой поговорить, папа.

— Поговори.

— Выйдем.

Вышли на веранду, сели за стол. Пчела завертелась, зажужжала.

— Ну чего тебе?

— Понимаешь, такая сложная ситуация… — Николай поднял брови, как Пьеро.

— И сколько тебе? Тысячу? Две?

— Ты меня не так понял.

Вот дурак, Анатолий Николаевич вздохнул, ничего из парня не получится, дают бери, бери да поскорее! А уж потом и свою просьбу выкладывай.

— Ну говори, не тяни резину!

— Ты мать обижаешь.

— Что она тебе сказала?

— Не она — Марта. Мать болеет, а ты даже сейчас не можешь…

— Чего я не могу!? — Анатолий Николаевич хлопнул ладонью по столу. Звякнула серебряная ложечка в бокале. — Я все могу, а ты вот что можешь!? Молоко на губах не обсохло! Ты хоть что-то без отца можешь?! Куда суешься, сиди и попискивай со своей Любкой! Он меня вздумал учить!

Николай, побледневший и сгорбившийся, исподлобья смотрел на отца.

— Она что и верно — заболела?

Сын не отвечал, так же хмуро и беспомощно глядя.

— Ты что — кол проглотил? — Отец говорил уже вполне миролюбиво, только слова оставались грубыми, но интонация помягчела и даже взгляд стал встревоженным и родным.

— У матери что-то с ногой.

— Что— что-то?

— Она скрывает от нас. Знает Марта. Кажется, назначили рентген. Бабушка-то ведь умерла от…

— Мало ли что, — перебил отец, — все от чего-то умирают. Ладно. У тебя все?

— Все. Нет, я еще хотел спросить…

— Так спрашивай!

— … можно взять твою машину на выходные, мы хотим уехать с друзьями, знаешь, шашлыки и…

— Не разбей, понял!?

— Даю слово.

Анатолий Николаевич вернулся в дом. Супруга все так же неподвижно лежала под пледом. И так же будет лежать… Но он прогнал эту мысль. Он не желал ей скорой кончины, пусть поживет еще, побарахтается с внуками, она в сущности ему не мешает: агентов для слежки не нанимает, последние волосы не выдирает, — а у Аглаи его всегда ждет хороший обед и вкусный ужин, мягкая постель и улыбка…Пусть живет Ирма Оттовна, эстонская душа!

Звякнул звоночек над порогом, кто-то идет, спросила Ирма тихим голосом, не сможешь отворить?

— Это Николай ушел, взял мою машину.

— Разобьет…

— Тогда заплатит.

— Откуда деньги у него, Толя.

— Из сейфа шефа, — пошутил Анатолий Николаевич, — ты… — Он споткнулся и вовремя замолчал: чуть не назвал свою старушку Аглаей!. Эка напасть — хоть бы звали одинаково, как бывает в кино, а то, что у одной имя редкое, что у другой.

Анатолий Николаевич в общем-то был уверен, что живет правильно: обе семьи он хорошо финансировал, всем снабжал, строил и там, и здесь, даже скромный «Москвичонок» приобрел для Аглаюшки — людоедушки (так она сама над собой подшучивала), — в чем же, простите, мое преступление? Ну не мусульманин я, ну у муллы с Аглаей не был — так закон слаб, а я — то силен. И гены у меня, гены!

Ирма уже лет пятнадцать как забыла о половом вопросе начисто, будто не она и детей она рожала. А я пока могу, как Высоцкий пел, только и живу. Ну не так как-то в песне, да и шут с ней! Аглая же, несмотря на свои годики, даже какую-то индийскую хреновину почитывает, где все о половом вопросе. А Ирма все вяжет и ремонтами занимается. Тоже, конечно, неплохо. Но, когда их две, даже и с Ирмой повеселее — настроение всегда ровное, Ирма Оттовна не раздражает, одним словом, жизнь в радость, а не в тягость.

— Ты полежи, полежи, Ирма, я сам поужинаю.

Отобедал он у Аглаюшки.

Опять звякнуло.

Анатолий Николаевич выглянул в окно: по дорожке к дому шли дочь Марта и Володя. Этот не то, что Колька: чует за кого держаться. Хоть и гниловат. Но зато внешне удался: нос орлиный, чуб завитой. Прямо казак с Тихого Дона. Таких бабы любят. И начальство партийное поддерживает. А у Николая нет в чертах весомости — начальником не станет……

Да, хоть и похожий внешне на мать, Николай тем не менее был некрасив: все, что у Ирмы Оттовны в лице казалось значительным, у него будто измельчало: вместо красивого прямого носа на его круглом лице сидел небольшой клювик, вместо крупных голубоватых Ирминых глаз под негустыми бровями притаились маленькие да блеклые. И рост — средний, и плечи узковаты, и голос высоковат. Самым ярким в нем была его фанатичная привязанность к матери, о которой он, если и смутно догадывался, то полагал, что так к своим матерям относятся почти все. Николай не был склонен ни к самоанализу, ни к размышлениям о высоких материях. Смысл жизни ему раз и навсегда когда — то объяснил отец: продолжай усиливать наш клан и постарайся взять от жизни все, что можно, — живем как говорится однова!.. Вот это чувство, что они, Прамчуки, есть клан и сильный, наделяло невзрачного Николая смелостью и даже решительностью. Старший брат Анатолия Николаевича принадлежал к номенклатуре. Это сейчас в стране началось что-то странное, думал Николай, а долгие годы все нужные дела отец всегда проворачивал легко и без хлопот — с помощью брата. Младший из Прамчуков — родителей, Сергей Николаевич, был крупным юристом, юристами стали и его два сына, а жена одного из сыновей работала уже пятый год директором большого универмага. Занять хорошее место, наладить нужные связи — вот, чему учил сына Анатолий Николаевич. И Николай никогда не задумывался, а кто собственно его отец как человек? какой он? От отца веяло силой, он легко, по телефону мог решить самые сложные вопросы (хотя и предпочитал в особых случаях не пользоваться телефонной трубкой, мол, мало ли, кто их там…), Ирма Оттовна была ласкова и заботлива, Анатолий же Николаевич представлял для детей только стену, надежно защищающую их от всех внешних треволнений, с матерью было хорошо и уютно, с отцом спокойно и надежно. Ирма Оттовна была несколько замкнутой, отгораживаясь в своем небольшом семейном мирке от всяческих ненужных посягательств на свою душу, Анатолий Николаевич — наоборот — был очень контактен и проницателен, и, несмотря на свою жизненную философию примитивного прагматизма, обрастал друзьями, как снежный ком снегом Старшая дочь унаследовала от матери любовь к своему замкнутому семейному мирку: она подолгу рисовала цветы и одаривала сыновей холодноватой, но преданной любовью, — сыновья не мешали ее причудливой жизни, текущей сама в себе, отражающей самою себя. Марта у нас хрустальная ваза, говорил иногда отец. Николая почему-то сильно задевало такое определение старшей сестры. Однажды она поскользнулась в ванной комнате — и вскрикнула. С того мгновения у Николая появилось чувство, что несмотря на свою, вполне земную, красоту (обе сестры казались ему красавицами), Марта в любой момент может поскользнуться и разбиться, да, именно, как хрустальная ваза, — что случится с Мартой конкретно Николай не представлял, но жизнь ее не казалась ему прочной и долговечной.