Никто не заплачет - Полина Дашкова

Войдя в свой маленький кабинет, все еще украшенный портретомЛенина и почетными грамотами в деревянных рамках, Головкин первым делом снялпиджак, брезгливо осмотрел полинявший ворот. Даже на пальцах остались мерзкиеголубоватые пятна.

– Вот ведь дрянь какая, – пробормотал он себе под нос,повесил пиджак на плечики, надел синий сатиновый халат и уселся за стол.

Позавчера вечером, наглотавшись снотворного в купе поездаПрага – Москва, засыпая тяжелым, нездоровым сном, он сказал себе: «Потом. Всепотом. Я отдохну после безумной гонки, приду в себя и попробую спокойнообдумать ситуацию».

Потом он ехал еще день, до вечера, и вроде было у него времяподумать. Но соседи по купе громко разговаривали, играли в карты, настойчивопредлагали ему выпить. Он убеждал себя, что это мешает думать, что в такойобстановке невозможно сосредоточиться, но уже ясно понимал: вранье, отговорки.Вариантов нет, думай не думай, хоть мозги вывихни, на этот раз нет никакихвариантов.

Выйдя из поезда в Москве на Белорусском вокзале, онпродолжал малодушно врать себе, что дома он тоже не сумеет собраться с мыслями.Мрачное, нервозное молчание жены не даст ему сосредоточиться. И действительно,за две недели, пока он был в Праге, дома ничего не изменилось. Жена продолжаласвой демонстративный бойкот, холодильник был пуст.

Илья Андреевич опять выпил сильное снотворное и забылсятяжелым сном. Проснулся он рано, по дороге на работу позавтракал в пиццерии иопять сказал себе, что вот наконец сейчас, заперевшись в своем тихом уютномкабинете, он сумеет сосредоточиться. Выход должен быть. Надо только как следуетпошевелить мозгами.

Но, когда он остался один и ничего уже не мешало шевелитьмозгами, ему вдруг почудилось, что в окошко кабинета за ним неотрывно следят,наблюдают и видят не только выражение его лица, но даже мысли могут прочитать.

Паника, которая жила в нем все эти дни, поднялась в душеновой тошнотворной волной. Илья Андреевич считал себя человеком трезвым,разумным, крайне осторожным. И не мог понять, почему на пятьдесят седьмом годужизни, пройдя огонь и воды, выбравшись живым и невредимым из самых немыслимыхпередряг, он умудрился так смертельно вляпаться.

* * *

Антону Курбатову приснился совершенно идиотский сон. Сны емувообще снились редко, и были они обычно какие-то мутные, черно-белые,бессмысленные. Просыпаясь, он уже ничего не помнил. А тут – вскочил среди ночив холодном поту, стал хлопать глазами в темноте.

Рядом, приоткрыв рот и по-детски положив ладонь под щеку,крепко спала Оля. Из шикарных Галюшиных хором пришлось перебраться сюда, воднокомнатную Ольгину квартирку в Чертанове. Сановный Галин супруг вернулся изСтокгольма. А у Ольги никакого супруга не было. Клетушка в Чертанове и еетридцатипятилетняя хозяйка всегда были к услугам Антона. В любое время суток онмог заявиться сюда и жить, сколько захочется. Но Антон старался незлоупотреблять Ольгиным гостеприимством. Одинокая независимая дама,врач-уролог, кандидат наук, Ольга Тихонова больше всего на свете хотела статьженой красивого легкомысленного предпринимателя Антона Курбатова, который былмладше ее на четыре года и к семейной жизни совершенно не пригоден.

Как женщина умная и тактичная, Ольга никогда не заводиларазговоров о браке впрямую. Но она постоянно намекала, мягко, тонко, как бымежду прочим. Однако для свободолюбивого Антона этих намеков было вполнедостаточно, чтобы появляться в Чертанове редко и не задерживаться надолго.

Стараясь не разбудить Ольгу, он тихонько вылез из-пододеяла, накинул на голое тело махровый Ольгин халат, висевший на стуле,отправился на кухню, зажег маленькое бра под соломенным абажуром, налил вкружку воды из холодного чайника, выпил залпом, уселся на широкую деревяннуюлавку и закурил.

Идиотский сон не выходил из головы. Он был такой яркий иконкретный, что Антон даже познабливать стало от ужаса. Ему приснилось, будтоони с Дениской несутся по старой Праге, по знакомым улицам. Бежать тяжело, ногиво сне кажутся ватными, не слушаются, но за ними гонится кто-то страшный, счерными провалами вместо глаз. Антону хотелось закричать, позвать на помощь, новместо крика получался какой-то беззвучный хрип. А Денис отставал, без концаспотыкался и вдруг исчез совсем. Антон оглянулся, а брата нет рядом. Во снеАнтону показалось, что брата вообще больше нет, никогда не будет.

– Чушь, фигня какая-то, – сказал он себе вслух и подошел кокну.

Уже светало. С высоты тринадцатого этажа все казалосьмаленьким, игрушечным. Стандартное четырехэтажное здание школы выглядело белымкубиком, качели и домики детской площадки напоминали детали пластмассовогоконструктора.

Коробки новостроек уходили вдаль, в бесконечность, и зыбкийпасмурный рассвет делал их призрачными, нереальными, будто кто-то расчертилпространство на аккуратные прямоугольники, а на самом деле нет там никакихдомов, никаких людей, просто черно-белый плоский рисунок.

На Антона вдруг накатило ощущение пустоты и одиночества. Онвспомнил, как в детстве его одного отправили на месяц в Болгарию, в детскийсанаторий на берегу Черного моря. Денис сломал ногу, у него был какой-тосложный двойной перелом, и он весь месяц лежал в больнице в Праге. Антону былосемь, Денису шесть. Ни до этого месяца, ни после братья не расставались такнадолго.

Антону в санатории не нравилось. Ему было одиноко и неуютно.Там отдыхало много детей из России, но он не мог ни с кем подружиться. Многиечасы он проводил, стоя у высокого забора, втиснув лицо между металлическимипрутьями и глядя на небольшое кукурузное поле, которое шло по обеим сторонамшоссе. И вот однажды он увидел, как бежит по шоссе мальчик лет шести, худой,маленький, с темно-русым ежиком волос. Он даже закричал: «Дениска!», сталпротискиваться сквозь прутья забора. Мальчик подбежал ближе, засмеялся, крикнулчто-то по-болгарски. Это, конечно, был не Дениска.

Чувство обманутости, брошенности, безнадежного сиротствадолго потом не проходило. Оно так и осталось в нем на всю жизнь, где-то на самомдонышке души. Когда у него, взрослого, бесшабашного, независимого, случалисьсерьезные неприятности, а брата рядом не было, он опять на несколько минутпревращался в семилетнего Антошку, втиснувшего лицо между прутьями забора иглядящего на кукурузное поле…

Он докурил до фильтра, поеживаясь, вернулся в комнату,нырнул под одеяло, прижался лбом к Ольгиному теплому плечу. Она что-топробормотала во сне, повернулась, обняла его за шею.

«А может, и правда жениться на ней? – неожиданно подумал он.– Из нее выйдет отличная жена».

Но он тут же отогнал от себя эту дурацкую мысль и удивился,как сильно подействовал на него странный противный сон. Он ведь никогда не былсуеверным, плевал на всякие приметы, предчувствия. Это Дениска верил винтуицию, в сны, в прочую мистическую муть.