Никто не заплачет - Полина Дашкова

Утренняя Прага пахла мокрым булыжником и горячей сдобой. Вконце мая в городе стояла небывалая тропическая жара. К полудню столбикогромного термометра на башне старинной ратуши подскакивал вверх до тридцатишести градусов. Наступивший день обещал быть знойным, потным, тяжелым. Но покабыло раннее свежее утро. Улицы городского центра еще не наполнились толпамилюдей и машин, радостно щебетали воробьи, от умытой брусчатки веяло прохладой.

Полупустой трамвай неторопливо пересек площадь и грохотнулна повороте. Мужчина лет тридцати, сидевший на заднем сиденье первого вагона,сильно вздрогнул и пробормотал себе под нос по-русски:

– Почему?! Ну почему?!

Соседка, пожилая пани с клеенчатой сумкой на коленях,удивленно скосила глаза. Она увидела вздыбленный ежик темно-русых волос, мягкийкурносый профиль, бледную щеку с неприятной трехдневной щетиной.

Молодой человек достал несвежий носовой платок и сталнатужно сморкаться. Он страдал аллергией на тополиный пух, слизистая носараспухала, глаза слезились. Он почти не мог дышать, особенно когда нервничал. Асейчас он не просто нервничал – психовал, сходил с ума. Ему казалось, что шеяокаменела. Надо было повернуть голову, взглянуть сквозь заднее стекло во второйприцепленный вагон. Оттуда, из пустой кабины водителя, на него смотрелиспокойные, немигающие глаза убийцы. Надо было убедиться, что это мираж, бред,последствие бессонной ночи. Надо было всего лишь оглянуться. Но шея окаменела.

– Пшичка станичка Инвалидовна! – сладко зевнув, сообщил вмикрофон кондуктор.

В детстве, проезжая мимо трамвайной остановки со страннымдля русского уха названием, Денис Курбатов каждый раз усмехался.

– Это бабулька, старая-престарая, с клюкой. Инвалидовнойзовут, – говорил Денис брату.

– Нет, – возражал Антон, – это тетка средних лет – толстая,косолапая, злющая.

Они пробирались к выходу, на следующей надо было выходить.По этому маршруту два года они ездили в чешскую школу. Особым шиком считалосьпридержать раздвижные двери и спрыгнуть на брусчатку мостовой в самый последниймомент, когда трамвай уже трогался. Если водитель или кондуктор замечали такиебезобидные детские шалости, они начинали громко ругаться в микрофон. По-чешскибранные слова звучали смешно и необидно.

Про Инвалидовну они придумывали разные истории, рисовали ееуморительные портреты. Это была одна из их любимых игр. Все свое детство братьяКурбатовы, погодки, старший Антонии младший Денис, играли только друг с другом.Чешские мальчики и девочки сторонились их со странно-взрослой вежливостью. Шел1976 год, но память о советских танках была еще жива. Одноклассники Дениса,дети шестьдесят восьмого года рождения, разумеется, ни – чего помнить не могли.Но брезгливый ужас перед стальными монстрами, прущими с грохотом по узкимулочкам родного города, эти дети впитали с материнским молоком.

Отец, Владимир Николаевич Курбатов, был направлен в ЗлатуПрагу, в сердце Европы, именно тогда, в 1968-м. Он преподавал марксизм-ленинизми историю КПСС в Пражском университете, являлся доктором общественных наук,подполковником КГБ. Чешским языком Владимир Николаевич владел свободно, выучилего в Институте международных отношений. И сыновей своих отдал не в русскуюшколу при посольстве, а в чешскую – во-первых, для того, чтобы как следуетзнали язык, а во-вторых, чтобы учились одолевать трудности, с детства привыкалик чужой среде. Он готовил мальчиков к дипломатическо-шпионской карьере иникаких возражений не терпел…

Сквозь толстые трамвайные стекла взгляд убийцы жег ДенисуКурбатову затылок. Струйка холодного пота быстро пробежала под ворот мятойльняной рубашки. Трамвай остановился, пожилая пани с клеенчатой сумкойспохватилась, неуклюже поднялась и направилась к выходу. Краем глаза Денисувидел, как пани неловко переваливает ногу в растоптанной туфле с высокойтрамвайной ступеньки на мокрую, блестящую брусчатку. Через минуту, когда дверистали медленно закрываться, он вскочил со смутной паникой вспоминая детскуюзабаву, раздвинул двери слабыми, дрожащими руками и выпрыгнул на ходу.

Трамвай тяжело двинулся по рельсам. Водитель и кондукторхором ругались ему вслед по-чешски. Он бежал по мокрой улице, мимооткрывающихся фруктовых и мясных лавок, мимо распахнутых дверей утренних тихихкофеен, мимо темно-серого пятиэтажного здания школы, в которой проучилсякогда-то два года. Он бежал очень быстро, не оглядываясь. Редкие прохожиепровожали его удивленными взглядами.

Он помнил с детства, что где-то здесь, в переулке,неподалеку от школы, между табачным магазином и парикмахерской, должен бытьпроходной подъезд. Он даже узнал этот дом, с парадным ходом на улицу, с чернымходом в тихий дворик. Но дверь парадного подъезда теперь оказалась стальной, смаленькой коробкой домофона. Бессмысленно взглянув на кнопки с цифрами, онсделал несколько шагов, уже медленно, почти спокойно.

В открытой двери парикмахерской стояла, прислонившись ккосяку, полная девушка в сиреневом халатике с чашкой кофе в одной руке и споловинкой поджаристого роглика в другой.

– Прошу, пан, проходите, доброе утро, – сказала онапо-чешски и ласково улыбнулась.

Он шагнул в приторный запах лака и одеколона, рухнул ввертящееся кресло. Из огромного зеркала на него смотрел чужой, за одну ночьпостаревший, очень бледный человек, с черными кругами под глазами, с заросшими,ввалившимися щеками.

Пани в халатике быстро доела свой роглик с маслом, однимглотком допила кофе и возникла в зеркале у Дениса за спиной.

– Пана побрить? Стричь не надо? – спросила она, быстрымилегкими движениями заправляя крахмальную простыню под ворот его рубашки.

– Да. Только побрить, – ответил он хрипло по-чешски, –стричь не надо.

– В общем, и нечего пока стричь, – улыбнулась пани,прикасаясь прохладными пальчиками к его вздыбленным, очень густым и короткимволосам, – такой ежик пану к лицу. Мне нравится, когда у мужчины короткаястрижка. – Она хохотнула и стала взбивать помазком мыльный крем в фарфоровойчашке.

Он немного успокоился. В зеркале отражалось широкое открытоеокно. За окном был виден кусок улицы как на ладони. Не поворачивая головы, онмог наблюдать за прохожими. Вот промелькнул банковский служащий в строгом серомкостюме, молоденькая мамаша в шортиках прокатила прогулочную коляску. Угодовалой девочки на голове была ярко-розовая соломенная шляпка. Потом не спешапрошел мимо окна старик трубочист в черном цилиндре. Денис вспомнил, какнравились ему в детстве эти сказочные пражские трубочисты. В старинном городемного каминов, и трубы чистят все так же, как триста лет назад. Однако сейчас,в конце мая, вряд ли кто-нибудь разжигает камин душными вечерами…