Огни на равнине - Сёхэй Оока

А потом появились другие картины: огни на равнине. Мой одурманенный усталостью мозг прокручивал сцену за сценой. Я видел знойное, словно прокопченное небо, серебряную ленту реки и за ней – мерцающие огни костров. Дым поднимался с одинаковыми интервалами, точно пар из трубы допотопного паровоза. От вершины холма белесая струйка тянулась вверх до определенной высоты, а потом вдруг ломалась несколько раз, рисуя в воздухе огромный крючок. Загнутый конец дымной полоски дрожал, как стрелка компаса.

Страха я не чувствовал. Я знал, что вижу эти образы в полудреме. Вскоре я уснул.

Глубокой ночью меня разбудили странные звуки. Шум раздавался в одном из зданий госпиталя. Спросонок мне почудилось, будто кто-то мокрой тряпкой хлещет по стене. Не сразу я сообразил, что же там происходит на самом деле. Это пощечины и подзатыльники сыпались на чью-то голову. Внезапно двери служебного помещения распахнулись настежь, и на улицу полился мерцающий свет свечей. Спотыкаясь, из дому вышел человек. На его лбу горела красная ссадина.

Так-так, видимо, Картофляй пытался стащить еду, но был пойман за руку. Наказание последовало незамедлительно.

«Наверное, нас всех завтра отсюда шуганут», – подумал я и снова заснул.

Нa рассвете меня разбудили раскаты орудийного грома. Воздух сотрясался от взрывов. На западе, у реки, в небо поднимались тучи черного дыма. Раскаленный грозовой смерч приблизился к нашему лесу, окутал окрестности мрачным заревом, замазал небосвод чернильной копотью, оставив лишь одну тонкую светло-голубую полосу.

Над холмами, по которым я вчера пробирался в госпиталь, выписывал небольшие круги самолет-разведчик. Он парил, как огромная хищная птица, выслеживающая жертву. Судя по всему, цель для бомбовых ударов была определена.

В одно мгновение мы все оказались на ногах. Врачи и санитары высыпали во двор и, задрав головы, уставились на холмы.

В воздухе с воем и свистом пронесся снаряд, через несколько секунд над равниной нависло облако дыма. Где-то там накануне горела пустошь, я видел пламя костров…

В госпитале поднялась суматоха, раздались крики, врачи и санитары бросились в служебное помещение. Через секунду они с полной выкладкой, с винтовками наперевес выскочили во двор и помчались прямо на нас.

Над холмами вновь загремели раскаты грома. Начался обстрел госпиталя. Снаряды рвались все ближе и ближе к нашей опушке. Медработники на рысях пронеслись мимо нас и устремились в долину. Они, видимо, решили, что им удастся вырваться из-под артобстрела. Кое-кто из наших последовал их примеру. Солдат Картофляй, на лбу которого все еще рдела ссадина, воспользовался всеобщим хаосом и по-воровски юркнул в помещение кухни. Даже вой и разрывы снарядов не могли его остановить: он твердо решил раздобыть себе немного еды.

Из госпиталя стали выходить пациенты. Как потерянные, они долго бродили по двору, а потом разошлись в разных направлениях.

Малярик лежал ничком на траве и не шевелился. Я положил руку ему на плечо, но тут же отдернул: солдат был мертв.

В полном одиночестве я отправился в лес к ручейку, в котором ночью набирал воду. Передо мной зубчатой стеной теснились горы. Чтобы выбраться из зоны обстрела, я решил подняться в предгорье.

По извилистой тропке я вскарабкался вверх по склону метров на шестьдесят и очутился на площадке скалистого уступа. Внизу расстилалась долина. Я остановился и обозрел окрестности.

Страх заставил больных и раненых покинуть госпиталь, но они быстро растратили последние силы и теперь лежали без движения на земле. Их тела походили на бобы, разбросанные на поле.

Рев орудий не умолкал, однако снаряды пока не долетали до госпиталя. Я попытался определить, откуда противник ведет огонь. Снаряды неслись с хриплым, надсадным воем, который не походил на обычный артиллерийский гул. Похоже, американцы обстреливали остров со своих военных кораблей. Они явно готовили плацдарм для высадки десанта. А от моря нас отделяла небольшая пустошь шириной всего лишь в пять километров.

Вскоре задымилось одно из зданий. Черно-белые волокна дыма извиваясь выползали из-под карниза и сплетались в один толстый плотный жгут над крышей. Языки пламени лизали стены, вырывались из окон. Неужели, покидая госпиталь, санитары, в строгом соответствии с инструкциями, подожгли его? Но вполне возможно, это грабитель Картофляй обронил – совершенно случайно – горящую спичку или перевернул масляную лампу.

Я увидел большую группу наших солдат. Сначала они бессмысленно метались по пустоши, потом быстрым шагом двинулись в укрытие, к холму, горбатившемуся на равнине. С его голой вершины поднимался дымок. Свежий утренний ветерок трепал и мотал тонкую струйку, но она упорно рвалась в небо, становилась толще и гуще. Сигнальный дым!

Гром орудий умолк. Госпиталь полыхал, пламя пожирало стены, вырывалось из-под крыш.

Внезапно окрестности озарились ослепительной вспышкой, раздался шипящий рев, похожий на шум водопада. Столб дыма взметнулся ввысь и на уровне моих глаз вдруг развернулся призрачным веером.

Чувство долга подсказывало мне, что я должен вернуться в долину и помочь своим товарищам, попавшим под обстрел. Но в тот миг я был абсолютно не готов к свершению героических поступков. Как ни странно, единственное, чего мне действительно хотелось, так это смеяться! Я смотрел на солдат, которые как букашки копошились на пустоши, пытаясь укрыться от невидимого врага. Я затрясся от дикого, безумного хохота: собственно говоря, какое мне дело до этого сброда?! Все это меня больше не касалось.

Продолжая смеяться, я повернулся спиной к жалким людишкам и пустился в путь по извилистой тропе.

Обливаясь потом, я карабкался по горной круче с одной-единственной целью: спасти свою шкуру. Если бы не всепоглощающий инстинкт самосохранения, я бы мог, наверное, сыграть более достойную роль и явить миру чудеса мужества и доблести.

Центральный горный хребет Лейте четко вырисовывался на фоне ослепительной небесной лазури. Скалы, перевалы, ущелья и отроги приковывали к себе взгляды тысяч солдат, обреченных на смерть. Каждому из них горы виделись по-разному. Мне они казались горбами огромного верблюда.

Странные внутренние силы побуждали меня к действию, к движению. Я знал, что впереди меня ждет гибель. И все равно какое-то мрачное патологическое любопытство гнало меня вперед. Зачем? Чтобы я смог испытать всю глубину безмерного одиночества и отчаяния и умереть в чужом краю?

Дни и ночи я брел по холмам и взгорьям. Глухие орудийные залпы эхом перекатывались по горам и долам. Вдали над горизонтом появлялись американские самолеты и бомбили наземные цели.

По моим представлениям, я находился внутри гигантского треугольника, вершинами которого были стратегически важные пункты: Бурауэн, Альбуэра, Ормок. Я словно очутился в центре тропического вихревого циклона. Такое место называют «глаз бури» – здесь царят тишина, безветрие и спокойствие, в то время как вокруг бушует стихия.