Ожерелье от Булгари - Фэй Уэлдон

Грейс решила, что так оно и есть. Он — молодой, обаятельный, талантливый мужчина, достаточно удачливый, чтобы заполучить покровительство и внимание леди Джулиет, но при этом чуткий и нервный, малообеспеченный, как и положено в его возрасте. И все же он, художник, выделил ее, унылую и безвкусно одетую женщину.

Когда Барли, довольный и цветущий, вошел вместе с Дорис в зал, все смолкли — это было признанием их появления и звездного статуса. Грейс ощутила, как описала позднее, что у нее «кровь закипела в жилах». Дорис увидела ее, но посмотрела как на пустое место, чего и следовало ожидать. Но Барли, заметив Грейс, помахал ей рукой, и по этому жесту Грейс поняла, что всякой близости между ними пришел конец. Он полностью утратил к ней интерес — даже чтобы ненавидеть. У нее оборвалось сердце. Ей показалось, что она вдруг вместо теплого зала очутилась на пронизывающем ледяном ветру. Это был холод разочарования, осознание того, что Барли потерян для нее навсегда. Если одной болезненной истине не удалось заставить ее это понять, то другой удалось вполне.

Как трудно было избавиться от чувства, что Барли каким-то образом все еще на ее стороне! Что когда аукцион закончится, он покинет этот зал вместе с ней, а не с Дорис, и идиотской шутке придет конец. И тогда наступит ее очередь, и тогда она, возможно, гордо вскинет голову и скажет: «Нет! С кем? С тобой? А кто ты такой?» — и пойдет домой с кем-нибудь другим. А может, и нет. Барли приходил к ней в тюрьму, но она отказалась его видеть. Кое-какие возможности у заключенных есть, и это была одна из них — просто проигнорировать. Только вот пока тянулись долгие часы, когда она сидела, запертая в камере (поскольку большая часть надзирателей была занята попытками предотвратить передачу наркотиков во время поцелуев и объятий, прекратить истерику или утащить обратно в камеры вопящих арестанток, тех, к кому не пришли посетители, просто запирали), этот приступ гордыни казался ей самой настоящей глупостью. А сейчас? Ей некуда было спрятаться, и она улыбалась — когда те немногие, которые вообще помнили о ее присутствии, повернулись к ней, чтобы увидеть, как Грейс, бывшая Солт, а ныне Макнаб, отреагирует на появление знаменитых влюбленных.

«Они стремятся унизить меня своим счастьем» — вот что она подумала. Барли, такой подтянутый и элегантный, с заново сделанными зубами. Дорис в великолепном огненном платье и в ожерелье от Булгари с покрытыми патиной монетами в золотом обрамлении.

Всего лишь два года назад Барли предложил Грейси, тогда еще своей жене, купить это ожерелье ей в подарок на день рождения, но она отказалась, позвонив в магазин и выяснив, сколько оно стоит. Он почувствовал себя уязвленным. Он видел, как она противится переменам в их жизни, упрямо цепляясь за прошлое и предпочитая это прошлое комфортному, но неустойчивому настоящему. В чем-то она по-прежнему оставалась Грейс Макнаб, а не Грейси Солт, оставалась дочерью своих родителей. Доктор Макнаб, хирург с Харли-стрит, был достаточно зажиточным, но считал, что то, что оставалось от ленча, должно быть съедено за ужином. «Расточительство недопустимо» — этот лозунг витал в воздухе, и вчерашняя холодная брюссельская капуста разогревалась на завтрак. Едва заметный запах антисептика, доносившийся из расположенного внизу хирургического кабинета, невзрачность холодных приемных покоев с высокими потолками, с полированной мебелью, жесткими красными персидскими коврами и копиями деревенских пейзажей. Стоицизм унылых пациентов, их пренебрежение к боли и собственному телу, которым они даже гордятся. Все эти вещи она считала обыденными. Основой, на которой зиждется все остальное.

Она всегда пыталась воссоздать атмосферу дома своего детства, а Барли всегда ей мешал. Барли бежал от нищеты, в которой родился, а она мечтала вернуться к спокойной респектабельности своей юности. Уж это-то доктор Джейми Дум сумел ей растолковать. Это была ее роль — губить мечты Барли. Она пыталась этого не делать, но это было выше ее сил. Чем большей роскоши и экстравагантности добивался Барли, тем неуютнее ей становилось. Более того, ради спасения его души она настаивала на том, чтобы самой готовить ужин для его гостей, а не тратиться на угощение из дорогих ресторанов. Именно для этого она и завела печь — чтобы делать выпечку для приемов, бормоча, что гости ведь наверняка оценят домашнюю еду. Он раздраженно краснел в костюме, купленном на Джермайн-стрит, тогда как на ней было платье из «Маркс энд Спенсер». Конечно, он был сыт ею по горло.

Ей во многом следовало вести себя иначе, но как? Она такая, какая есть. Другие женщины смогли превратить себя в нечто совершенно отличное от того, чем они были от рождения: Дорис Дюбуа начала свою жизнь как Дорис Зоак и переделала себя в другую личность. Но Грейс это было не под силу. Она уже как-то раз превратилась из Грейс Макнаб в Грейси Солт, и вот теперь была вынуждена испытать обратное превращение, а это было довольно скверно.

Деньги, которые должны были бы пойти Кармайклу, теперь уходили на то, что висело у Дорис на шее, и на картину, довольно неплохую. Но если художнику платили за нее всего по триста фунтов в неделю, как он ее заверил, почему тогда за нее так много дают? Ерунда какая-то.

— Цена растет! — с энтузиазмом воскликнул аукционист, чье лицо знали все, а имени не помнил никто. — Кто больше восемнадцати тысяч?

— Двадцать, — произнесла Грейс, прежде чем успела прикусить язык, но тут же почувствовала себя неловко и покраснела, потому что лица всех присутствующих повернулись к ней.

Уолтер Уэллс был счастлив. Грейс Солт хотела приобрести написанный им портрет леди Джулиет, да еще такие деньги! До него дошло, что у нее водятся лишние деньжата, и это совсем неплохо, поскольку у него-то их как раз и нет.

Леди Джулиет подпрыгнула от удовольствия, когда вступил в игру Барли Солт.

— Ну, теперь мы наверняка увидим настоящий аукцион. Но если они собирались прийти, то почему не сказали? Я бы тогда не приглашала Грейс. Как Неловко!

Судя по всему, теледива Дорис Дюбуа — Уолтер узнал ее: ее программа, начавшаяся как книжное обозрение, постепенно охватывала и другие виды искусства — была новой женой Солта, заняла место Грейс. Привлекательность Дорис не вызывала у него сомнений. Он подумал, что охотно написал бы ее. Очертания ее фигуры были очаровательно законченными, четкими и ясными. Большинство людей несколько расплывчаты, так что трудно определить их контуры. Его взгляд переместился на Барли Солта, который подключился к торгам и вступил в схватку с одноглазым южноафриканцем Биллибоем Джастисом.

— Двадцать тысяч, — сказала Грейс.

Уолтер повернулся к ней. Он заметил, что она покраснела. От волнения?

— Какая гадость! — произнесла Дорис Дюбуа, довольно громко и четко. — Должно быть, у нее прилив. Она что, не может принимать гормоны?

Торг был окончен. Молоток опустился.

— Продано миссис Солт, — провозгласил актер-аукционист, который как-то пару раз ужинал в Мэнор-Хаус и узнал его тогдашнюю хозяйку. У него сохранились о ней самые добрые воспоминания. Она подавала гостям крабовую закуску и пирог с печенкой и мясом, а не очередную порцию засохших томатов, несвежего салата и заветренного тунца.