Московский Джокер - Александр Морозов

– Хороший вопрос, Боб. Я скажу тебе так, что это потому же, почему ты закричал здесь, как ошпаренный, про свои триста баксов, на которые тебя нагрели, а прямо сказать, ограбили в этом их Шереметьеве. Именно потому, что эти товары и услуги не стоят таких денег. Не стоят и половины.

– Рыночная экономика, сэр. Свободные цены – фундамент свободы вообще.

– Перестань трепаться, Боб. Через час мы расстаемся, и значит, у нас мало времени. Дрянные или пусть даже среднего качества итальянские туфли, которые по всей Италии, а значит и Европе стоят тридцать-сорок долларов, здесь красуются в витринах за сто пятьдесят, двести, двести пятьдесят. Ну и так далее. Я же тебе говорил, здесь считают сразу через сто. В крайнем случае через пятьдесят. Ты знаешь, что такое валютный коридор?

– Его ввели год назад. Согласно ему, обменный курс доллара в рублях не может превышать определенную сумму. Пять тысяч двести, по-моему. Или что-то в этом роде, с какими-то мелочами.

– Точно. Теперь смотри, что происходит. Невероятно высокие цены в долларах на все: товары, услуги, недвижимость. По некоторым позициям в два, три и более раз выше, чем на Западе. Москва стала одним из самых дорогих городов мира. А за счет чего, ты мне скажи? Здесь что, все самое первоклассное? Отнюдь. Так себе. Есть похуже, есть получше. Да и в основном все импортное.

– Вот именно, Чарльз. Высокие таможенные пошлины заставляют импортеров накручивать цену.

– Не тасуй, Боб. Не обходи углов. Какие таможенные пошлины платит тот водила, который ободрал тебя в Аэропорту? Или хозяин этой квартиры? Или хозяин вон той кафешки, который растворяет для меня растворимый кофе, купленный им в соседнем магазине?

– Это мелочи. Каждый, наконец, крутится как умеет.

– Да наплевать мне на этих крутящихся. Пусть себе крутятся хоть на собственных яйцах. Но это не мелочь, Боб. В городе оборачиваются миллиарды баксов.

– В Нью-Йорке не меньше.

– Правильно. Но Нью-Йорк – это столица мира. Место, где эти баксы и печатаются. И где они стоят твердо и вертикально. Как наши небоскребы.

– Но что тебя так волнует, Чарльз? Кажется, наша сфера – безопасность. А не финансы.

– А вот что меня волнует, мой мальчик. Доллар атакован здесь, в этом Третьем Риме, как они называют свою Первопрестольную, с двух сторон. Во-первых, повторяю, это чрезмерно, неоправданно высокие цены. Но это только во-первых. А во вторых, валютный коридор. Смотри, что получается. За год инфляция рубля составила тридцать-сорок процентов. Некоторые насчитывают до пятидесяти и более, но пусть, возьмем по минимуму. Итак, за истекший год рубль на треть подешевел. А обменный курс?

– Практически остался тот же. Весь год колыхался плюс-минус двадцатъ-тридцать рублей.

– И что же это означает, майор?

– Это означает, сэр, что и доллар за год подешевел на ту же треть.

– Нет, ты представляешь, Роберт, что сотворила эта загадочная русская душа с нашим родным зеленым баксом? Во всем мире доллар как стоял, так и стоит. Колебания курса на доли процента не в счет. Во всем мире, Роберт! Но только не здесь, где мы с тобой сейчас беседуем. Только эти загадочные русские ухитрились опустить наш родной американский доллар на треть. И ты спрашиваешь, почему мне противно?

– Но что это означает, сэр?

– Это означает, парень… Нет, ты задал не тот вопрос. А тот звучит так: кому выгодно?

– По-моему, никому.

– Слабо сказано, Боб. В стране сотни, если не тысячи долларовых миллионеров. Есть уже и миллиардеры. Ты представляешь, как ощущал бы себя Рокфеллер, если бы обнаружил, что за год его состояние уменьшилось на треть?

– Представить себе это невозможно, сэр. Но ведь инфляция доллара состоялась, так сказать, только здесь, в России? А самые крупные капиталы новых хозяев России, как известно, обретаются в западных банках. С ними-то ведь ничего не случилось?

– Не совсем так. На Западе осело несколько сот миллиардов. Но и здесь их не меньше. Если не больше. И именно из-за здешней дороговизны и загадочной долларовой инфляции их ввозят в страну все больше и больше. Русские националисты поднимают в прессе великий плач и стенания. Как же, из страны уходит валюта, Запад жиреет на наших деньгах. Но кто считал, сколько их ввозят сюда? Зелененьких, новых, хрустящих? С металлической полоской. Стодолларовых. А ведь их везут, Роберт, мешками. Ящиками. Грузовыми отсеками самолетов.

– И здесь… все эти упаковки хрустящих банкнот худеют за год на одну треть?

– Если не на половину.

– Вот теперь, сэр, я вынужден повторить вслед за вами: кому выгодно?

– Тому, кто затеял недоброе, мой мальчик. Тот, кто не уважает доллар, тот не желает добра Соединенным Штатам. Да и всем нам, гражданам свободного мира.

– Новые хозяева России добровольно обесценивают свои состояния? Невероятно.

– А вывод, Роберт? Ну же, вывод?

– Это делают не они. Это делается или само собой, или теми, кто работает против них.

– Очень хорошо, майор. Пятьдесят на пятьдесят. Это уже кое-что. Первая часть ответа – в самую точку. Это делают не они. А вот вторая… не совсем так. Точнее, совсем не так. Само собой, конечно, такие вещи происходить не могут. Твой ответ: те, кто работает против новых русских богачей. Но кто бы это мог быть, а, Роберт? Националисты или, как тут говорят, патриоты, пока от принятия реальных решений отстранены.

– Тогда кто же?

– Я же тебе сказал: те, кто не желает добра Соединенным Штатам. Или, по крайней мере, абсолютно равнодушны, абсолютно не принимают во внимание интересы Соединенных Штатов. Те, кому безразлична судьба доллара, а значит, и судьба всей западной цивилизации.

– И кто же они?

– Вот чтобы найти их, мы с тобой и находимся здесь, Боб. Давай-ка набросаем портрет этих людей или организации. Одним словом, попробуем определить, чем этот субъект не является, – сказал Харт, делая ударение на частице «не». – Но сначала попробуй вот это. – Харт достал из бара бутылку водки «Кутузов» и налил граммов по пятьдесят в две тонкие рюмки с золоченым ободочком по верхней кромке. – Виски, Боб, это, конечно, для нас, англосаксов, святое, но местный климат, если не сказать география, удачнее монтируется с водкой. Оцени сам.

О’Брайен оценил, и, судя по удовлетворению на лице, оценка его оказалась весьма высокой. Затем, кинув в рот пару орешков из вазы, стоявшей в центре столика, спросил:

– И чем же этот субъект не является, сэр?

Харт уже не настаивал, чтобы его называли непременно Чарльз. Он и сам обращался к собеседнику то так, то эдак, что свидетельствовало о том, что беседа по-настоящему захватила его.

– Сначала определим, что такое субъект, – начал генерал неторопливо с некоторым лекционным оттенком интонации. Мы, например, представляем интересы субъекта, который мы же называем западной цивилизацией. Вот такие люди, как мы с тобой. И еще другие парни, там, в Штатах. И иногда, а лучше бы, конечно, регулярно, нам необходимо беседовать, кое-что обсуждать с ответственными представителями другого субъекта.