Сумка со смертью - Александр Тамоников

– В этой глуши, наверное, и не случается ничего страшного, – улыбнулся Алексей.

– Зря ты так думаешь, – насупился Маслов. – На прошлое Рождество деда Гринева арестовали за убийство сына. Люди в шоке были. Ветеран Великой Отечественной, достойный человек, его на 9 Мая даже замглавы администрации поздравлять приезжал. Ты сына его Гришку, наверное, не знал. С зоны откинулся лет шесть назад, сам уже в годах был. Осел в Затеше у отца, бабу привез из Акулова. «Крыша» на Рождество поехала, видно, выпил маловато, – усмехнулся Виктор Павлович. – Темная история, носился по дому, мебель громил, бабу свою из окна в сугроб выбросил, на старую мать руку поднял. Дед с берданкой приковылял, когда он душил ее. Плечо прострелил мерзавцу, тот и успокоился. Вроде живы все остались, давай ментов из Монина вызванивать. Но перемкнуло что-то у старика – перезарядил берданку да добил отпрыска – половину черепушки снес ему к чертовой матери! Так бы прокатило – самозащита от взбесившегося зверя, все такое. Но явно, что стрелял с целью убить. Девяносто четыре года старику было – повезли в изолятор, за решетку посадили. Дело завели по сто пятой. Неделю дед Гринев в кутузке продержался да помер. Даже выяснять не стали отчего – мол, давно пора старику. Старуха его в тот же год откинулась, баба, что с Гришкой жила, слиняла куда-то – ей все равно бы тут жить не дали…

– А еще с Тамарой Степановной Миньковой история приключилась, – сказал Черкасов. – Обычная баба, за сорок. Спокойная всегда была, приветливая. В сельсовете на бумагах сидела. Взяла и пропала. Так бы и искать не стали – баба-то одинокая, но глава сельсовета Кравчук шум поднял. Нашли за Акуловом в лесополосе. Живая, но не в себе. Никого не узнает, ничего не помнит, смотрит на всех со страхом. В больницу отвезли – несколько синяков и травма черепа. Сбил ее кто-то на дороге – видимо, пешком из Монина в Акулово шла. Остановились, сунули в багажник, завезли подальше и выбросили. У женщины память отшибло, «крыша» съехала – в общем, беда, пропала баба. Того, кто сбил ее, понятно, не нашли. Сейчас она в «психушке» в Мирославле, совсем помутилась разумом…

– Ладно, давайте выпьем, – встрепенулся Маслов. – Не будем о плохом, а то соседушка расстроится да обратно в армию смотается.

Снова ели, пили, хрустели луком и огурчиками. К текиле приспособились – нормальная гадость.

– Делать-то что собираешься? – чавкал Черкасов. – Ты, вообще, определился – навсегда в пенаты или так, погостить? Но учти, продать дом у тебя, скорее всего, не выйдет. Под дачку вряд ли купят, а работы в деревне нет – никто не поедет сюда на «постоянку». Так что быльем все зарастет, если уедешь. Или, вон, Палычу свою халупу завещай, пусть присоседит к своему участку, ограду наконец снесет между вами, картошкой огород засадит.

– Да не нужен мне этот геморрой, – фыркал Маслов, – своего хватает – восемь соток, куда уж больше? Последить за сохранностью – одно, а постоянно тянуть этот воз – чур меня, как говорится.

– Ей-богу, мужики, не думал об этом, – божился Алексей. – Не было планов продавать – другого-то дома у меня нет. Поживу, осмотрюсь, с голода пока не пухну, деньжат на черный день накопил.

– Давай ко мне на пасеку, – предложил Черкасов. – Деда-бездельника уволю к чертовой матери, будешь моим помощником. Компаньоном, так сказать. Расширимся к следующему лету, фирму свою организуем. «Частные пасеки Черкасова»… – Он задумчиво уставился в облезлый потолок веранды. – Ну и Воронича, конечно, гы-гы… А что, звучит?

– Ладно, поживем – увидим. Может, не понравится, переселюсь куда-нибудь в Таиланд, буду на солнышке до пенсии греться, девчонок местных щупать…

– Ты с ними поосторожнее в Таиланде, – предупредил Борька. – Знающие люди по секрету сказывали, что половина девчонок в Таиланде – никакие не девчонки…

Ржали так, что дрожала и чуть не сыпалась крыша веранды. О плохом уже не говорили – сегодня только о хорошем! Снова пили, ели – еда, в отличие от спиртного, не переводилась. Перешли на анекдоты. Было уютно, весело, алкоголь туманил голову. Старенький дом вздрагивал от хохота. Весьма некстати кончилась текила. Сидели, как сироты, растерянно глядя друг на друга.

– Айн момент, – встрепенулся Маслов, – сбегаю к себе. Посидите минутку, никуда не уходите.

Ему и за калитку выходить не пришлось – отогнул штакетину, пролез к себе на участок. Тем же образом вернулся, сжимая литровый пивной пластик. В бутылке, судя по мутному содержимому, было не пиво.

– Стратегический запас, – с трудом ворочая языком, поведал пенсионер. – Баба Дуня гонит… Нормальная штука, но сразу предупреждаю – не шедевр. Баба Дуня любит денежки, но ей не хватает усидчивости…

– Мы поняли, Палыч… – У Черкасова тоже заплетался язык. – Не является лекарственным средством, типа… Будем пить очень и очень осторожно… Ты наливай, не тряси своей бутылью…

Воспоминания о заключительной части пьянки остались отрывочные. Деревенский самогон, рассчитанный на не самую взыскательную публику, крепко шибанул по мозгам. Все было как в тумане. Веселье оборвалось, наступило угнетенное состояние. Самогонку даже не допили. Но закончилось все мирно, без эксцессов и классических выяснений, кто кого уважает. Первым отвалился Виктор Павлович – передал всем пламенный привет и поволокся к калитке, хотя с успехом мог бы пролезть через штакетник. Борька Черкасов проживал через семь дворов, рядом с магазином – то есть страшно далеко. В завершение вечера его сразил дикий голод – смолотил паэлью с лазаньей, остатки картошки. Потом поднялся, забыв поблагодарить, изобразил нетленный «но пасаран» и, шатаясь, побрел к выходу. Покидая участок, повредил калитку и чуть не повалил забор, но это такие мелочи…

Утро было сизым, недружелюбным, насыщенным похмельными страданиями. Хотелось выть от отчаяния: кто в него вливал, почему так назюзюкался и как теперь пережить грядущий день? Алексей очнулся на своей кровати (добрался-таки), но почему-то одетый, в одном ботинке. Снять второй, видимо, не хватило сил. Изголовье кровати стояло как-то криво – пытался вытащить на улицу, чтобы ночевать на свежем воздухе? Или под распятие захотелось – с укором смотрящее на него со стены? Мать-земля сегодня не держала. Выбираясь из комнаты, он глянул на себя в мутное зеркало – картина печальная и нравоучительная. Припал к рукомойнику, яростно чистил зубы – не помогло, от энергичных движений только хуже стало. Пришлось присесть в старое родительское кресло, а потом восставать из него, как птица Феникс. Болели все кости, трещала голова. Во рту обосновался на постой эскадрон гусар летучих. Он выбрался страшным привидением на веранду, обозрел мутным взором остатки вчерашней трапезы. Прибрать гадюшник было некому (да и в дальнейшем вряд ли удастся). Возле банки с недоеденными шпротами сидел пушистый черный кот и с наслаждением пировал – аккуратно вытаскивал из банки рыбу, пристраивал рядом на стол и ел, закрывая от наслаждения глаза. «Эстет», – подумал Алексей.

Разговаривать не было сил – даже с животными. Кот покосился на него и тоже не издал ни звука. Он пошатался по веранде, спустился в сад и побрел к калитке, попутно оценив наделанные Борькой разрушения. Ничего, пройдет похмелье – он горы свернет! Алексей вышел на дорогу, немного продышался. Петухи уже пропели, но народ еще спал. Где-то гавкнула собака и заткнулась. Участок Вороничей располагался на северной околице деревни – через дорогу находилось только одно домовладение. Там никто не жил – от ограды остался лишь продольный брус, крыша просела, окна заколочены досками. За околицей тянулся рослый кустарник. Дорога сворачивала направо и устремлялась к Старицкому озеру. Местность погружалась в низину, ее окутывал туман, которого почти не было в деревне. Насколько он помнил, это была не основная дорога к озеру и лодочной станции. Проехать туда можно было проще – воспользовавшись ответвлением от дороги из Монина. Видимо, там все и ездили. Дорога, на которой он стоял, была исполосована колдобинами, заросла чертополохом. Здесь забуксовал бы даже высокий внедорожник. И это хорошо. Меньше всего хотелось, чтобы рядом с домом кто-то ездил.