Голова Якова - Любко Дереш

Яков забыл купить орхидею и зашел в этнокафе только лишь с нетбуком. Первое, что он увидел, – это была Яна, которая тискалась возле рефрижератора с каким-то новым официантом. Выдержка дирижера помогла не остановить взгляд на сцене, которая – с чего это вдруг? – отозвалась в сердце ревностью. Яна подошла обслужить Якова, и на ее лице было написано нечто похожее на вину. Яков заказал лосося и салат из свежих овощей, и на барную стойку – капучино.

За кофе Яков, не слишком задумываясь о том, какие чувства его на это толкают, сказал, что у него для Яны есть полезная информация.

– У нас на студии директор ищет девушку офис-менеджером работать. Представляешь, как круто? Офис-менеджер! Платят больше… Кстати, тебе тут сколько платят? Ну, я же говорю, платят больше, работы меньше, подаешь тот же самый кофе… Условия комфортные, ни тебе шума, ни тебе дыма сигаретного…

Яков оставил Яне телефон начальницы и спросил, что это за чувачок, с которым она так страстно зажималась в уголке.

– Это Коля, – смущенно улыбнулась Яна.

– Это он – творческая личность?

– Нет. Мой уехал за границу. Он тут ненадолго останавливался. Говоришь, у вас там рабочий день с девяти до пяти?

Яна так и не пришла к ним. В этнокафе Яков больше не заходил.

Все краковские татуировки камнем давили на него, когда он вспоминал Ирену.

Его било холодным потом, когда он думал про Яну.

В Киеве Яков открыл для себя, что ад есть и что ад – это другие.

Из-за миазмов города Яков страдал мигренями. Его сознание иногда не выдерживало и угасало, словно в голове выключали лампочку. Он не знал больше, кто он, грудь его по ночам раздирали пестрые попугаи. Он плохо спал. Он шептал по ночам имя Ирены, которая дала напиться отвара забытья.

Его начальница читала эзотерическую литературу, любила суши и делала бесподобные минеты. Яков любил японскую кухню и временами увлеченно диспутировал с начальницей про тетраграмматон и авторитетность учения Мельхиседеков, но вскоре ему надоело и это. Его привалило тяжелой могильной плитой. Он понял, что его Sol разрушено, а точно выверенная лаборатория, выстроенная внутри головы, сокрушена дотла. Бессмертный, беспамятный, неприкаянный. Это конец.

Когда он должен был ехать под Канев хоронить себя живьем на Бабиной горе, появилась Майя.

На вокзале, сойдя с поезда, Яков купил пачку красных «Прилук».

«Нужно привести себя в сознание».

Киев манил теплом и низким декабрьским солнцем.

«Нужно собраться», – сказал его разум и дико расхохотался.

Наряд милиции прошел мимо Якова, с подозрением изучая его лицо. Снежно-белый воротник рубашки, черное, как сажа, тонкое пальто, дорогой кожаный портфель, древесные и морские нотки в парфюмах – нет, он не мог показаться подозрительным. Кто угодно, только не он.

В голове взорвался еще один приступ хохота разума, и Якова пробил пот.

На студию. Собрать вещи. Успеть к пяти в центр.

«А ты – в хлам! А ты – в хлам!» – проскандировал разум и расхохотался. 14

В кабинете пованивало переспелой хурмой и барахлило освещение. Одна из ламп дневного света то гасла, то вспыхивала с громким раздражающим звуком. Яков вытаскивал из ящиков свои бумаги.

В дверь постучали и, не спросив разрешения, вошли.

– Добрый день. Меня зовут Светлана. Мне ваша директриса сказала зайти к вам…

– Я занят, – сказал он, не поднимая головы.

– Я знаю, но это только одну минутку займет…

– Выключите этот долбаный свет! – гаркнул Яков.

Гостья выключила и включила напряжение, и лампа засветила ровно.

За это Яков удостоил гостью взглядом. Перед ним стояла смуглая, черноволосая, изрядной красоты женщина. Девушка.

– Вы еврейка?

– Нет, я…

– Жаль. С ними весело. До свидания.

– Так вы не послушаете…

– Нет.

– А может, хотя бы…

– До свидания.

Девушка не тронулась с места, прислонилась спиной к двери, будто это не Яков ее прогонял, а она не хотела выпускать его.

– Ну, вы должны меня вспомнить. Светла на Казантопулос и группа «Кайрос». Помни те? Коктебель? Две тысячи седьмой?

Шорох коробок прекратился. Яков резко выпрямился, так что потемнело в глазах.

– Коктебель? – Яков присмотрелся внимательнее к лицу гостьи, скрытому за яркой косметикой, которая делала ее похожей на жрицу в маске – например, на жрицу Солнца у древних инков. Взгляд сполз на грудь, приподнятую бюстгальтером за майкой цвета хаки.

– Вы пришли сказать, что у меня есть сын?

– Нет, я пришла его с вами сделать.

– Я не люблю детей.

– А разве ваше творчество – не ваши дети?

– Моя работа стерильно чиста и бесплодна. Я звукорежиссер, а не композитор. Ты пришла от них?

– Нет, я пришла, вообще-то, за некоторой музыкальной консультацией. И рада, что удалось вас хоть как-то отвлечь от ваших дум, маэстро. Я хочу записать альбом, хочу быть певицей. Вы мне поможете?

«Кто это у Жана Кокто говорил: "Смерть звучит как эхо"? Не ты, случайно?» – спросил он мысленно, а вслух сказал:

– Светлана – это не твое имя. Твое настоящее имя – Йоланта. Кто из твоих родителей был греком, напомни мне?

– Я рада, что вы вспомнили меня, композитор. У меня впечатление, будто я пришла помочь вам. Вы не знаете, почему мне так кажется?

Матвей ждал его возле входа в ресторан и курил. На улице было холодно, а Матвей стоял без плаща, в одном пиджаке.

– Я же просил: на полчаса раньше.

– Пробки на улицах. Все так серьезно?

– Нас уже ждут в подвале.

Матвей докурил и поправил галстук.

На диване сидел только один человек. На столике перед ним стоял калебас с мате. Кресло слева было пустым.

– Господин Богус, позвольте представить вам моего брата, композитора Якова Гораха-Евлампию.

– Маэстро, – незнакомец поднялся и зааплодировал. – Вы пришли. Зовите меня Богус. Просто Богус.

Якову бросился в глаза его загар. Несколько секунд все трое молчали. Загорелый нажал на кнопку вызова официанта. Яков закурил сигарету с чабрецом.

Официантка принесла калебасы. Она выставила на стол коробку с сигарами.

– Попробуйте, маэстро. Гватемальские, – предложил Богус. – Лучших сигар вы еще не знали.

– Я не курю табак. Его прокляли древние майя, когда на их земли пришли испанцы.

– Все проклятия когда-нибудь спадают, – сказал Богус.