А может, я умею? - Дарья Волкова

просто не было сил. Глаза эти ее — огромные, подчеркнутые макияжем, просто сводили с ума. И платье это… талия у нее какая-то невозможно тонкая, такая, что, кажется, девушка вот-вот переломится. И губы пухлые, которые она так виртуозно умеет капризно надувать. Он все понимал. И про три бокала коньяка. И что нетрезва она сейчас. И…

И быть джентльменом сейчас категорически невозможно. А единственное возможно — притянуть к себе ее лицо, чтобы ее глаза круглые, серые, огромные — близко-близко. И чтобы наощупь проверить — губы ее такие мягкие на самом деле, как кажутся. И гладко и аккуратно уложенные волосы взлохматить. И пальцами проверить, как тонка талия. И юбку это бессовестно пышную задрать. Повыше.

Вот все это сейчас и сделает. Ну, по крайней мере, начнет.

Губы ее оказались мягкие. И сладкие. И предсказуемо пахли коньяком. Касаться их, просто водить своими по ее губам — и он пьянел, словно пил с них коньяк. А когда Ира приоткрыла рот — тогда в голову ударило конкретно. И не только в голову… ударило.

Гладкие волосы заскользили между пальцами, приводя аккуратную прическу в беспорядок. Язык скользнул в сладкий женский рот. Пальцы левой руки легли на талию. Ох… И правда такая тонкая — не сломать бы…

В бок неловко упирался руль, руки Ирины скользили по его шее и плечам, а его язык скользил по ее губам… потом внутрь… он сейчас или сам себе о руль ребро сломает — или ей сломает ребро, так сильно стискивает пальцами талию.

— Пойдем! — шумно выдохнула отстранившаяся вдруг Ира. — Пойдем скорее!

«Надеюсь, что идем мы в кровать», — думал Гоша, запирая машину и переплетая тонкие женские пальцы со своими. Ира почти бежала, ее каблуки часто стучали по асфальту, вызывая звонкое эхо, и он едва поспевал за ней. И почему-то подумал, что вряд ли они бегут таким аллюром в постель. Ну, не в туалет же, с другой стороны?

Оказалось, на крышу.

Спасибо, что не пешком, а на лифте. Замок поддался на этот раз без усилий, и вот они уже стоят на крыше. Вдвоем. Ни дуновения ветерка, от нагретого за день бетона по ногам поднимается тепло. А наверху — небо. И звезды.

— Смотри… — шептала Ира, запрокинув кверху лицо. — Смотри, какие звезды. И луна.

Он тоже поднял взгляд вверх. Да, звезды. Да, луна. Да, красиво. Но девушка, стоящая рядом, сейчас волновала его куда больше, чем все звезды во Вселенной.

— Ирка… — прошептал Георгий и потянул девушку за талию на себя.

Она шагнула безропотно. И снова охотно подставила ему свои губы. А губы ее созданы для поцелуев. А талия — чтобы обнимать. А вся она…создана… для…

— Ира, не здесь же! — прохрипел Гоша, на остатках сил отстраняясь от девушки. Как же хочется юбку это проклятую выше талии задрать. И рукой накрыть подчеркнутую платьем аккуратную грудь. Но, черт возьми, не здесь же все это…

— Именно здесь! — выдохнула Ира. А в следующий миг уже расстегивала пуговицы на его рубашке. Успела расстегнуть три, прежде чем Гоша опомнился.

— Ира… Иришка… Иринка…

— Называй меня так… — мурлыкнула она и вдруг лизнула его обнажившее плечо. Волна мурашек пронеслась по его телу, будто порыв ветра. Но ветра по-прежнему не было.

— Ириша… А если кто-то придет…

— Придет? На крышу? В двенадцать ночи? — ее пальцы под его рубашкой очень уверенно обследовал все, до чего могли дотянуться. — Но ты можешь запереть дверь, там есть щеколда с этой стороны.

Именно это Георгий и сделал. Чтобы хоть как-то остыть, чтобы хоть в подобие разума вернуться. Ему тридцать пять. Он собирается заняться сексом на крыше. Это случится с ними впервые в жизни. И — вдруг с ужасом осознал Гошка — презервативы остались в машине. И дома тоже есть. А вот прямо сейчас и здесь — нет их. Он пережил тот славный возраст, когда презерватив всегда лежал в портмоне. Теперь Георгий предпочитал секс в собственной постели.

Щеколда лязгнула отвратительно громко. Чуть-чуть отрезвляя. И презерватива нет. Так, может быть… Георгий обернулся, и все эти мысли разом вышибло у него из головы.

Пока она запирал дверь на крышу, Ира избавилась от платья.

Его фантазии о задранной выше талии юбки не суждено было сбыться — юбка в составе платья бесформенной кучкой валялась чуть в стороне. А Ира стояла без платья. Одетая только в кружевной комплект белья и чулки. Чулки! И лунный свет, который делала ее глаза серебряными.

Гоша забыл про все. Про отсутствие презервативов, про то, что они практически на улице. Он широко раскинула руки — и Ира влетела в его объятья. Под ее стремительными пальцами рубашка слетела плеч. И, может, даже улетела с крыши. Ему было плевать. Он наконец-то ее прижал к себе. И снова поцеловал.

***

Как он красив. Нет, не глазами, наощупь. Рельеф плеча, масса крохотных мышц, которые она ощущает все-все, когда он сжимает руки, прижимая ее к себе. Маленький твердый сосок мелькнул под ее пальцами, когда она ощупывала, как слепая, его грудь. Пусть слепая. Пусть глухая. Пусть, все пусть, только сегодня, но пусть. Пусть сегодня останутся только прикосновения. Самые разные. Нежные. Откровенные. Бесстыдные. И… и немножко слов.

— Иришка, — прошептал он, и Ира задрожала от этого слова. Как давно ее никто не называл так. Так — это мужским хриплым голосом. Как много за этим может быть боли. Но нет. Не сегодня, сегодня это все осталось там, внизу. А здесь, наверху — только уносящие ее еще выше касания мужских губ, прикосновения горячих мужских рук, жар твердого тела. И это все сегодня принадлежит ей.

— Ира… — прохрипел Георгий, когда ее пальцы, скользнув по колкой дорожке волос, нырнули под брючный ремень. — Иришка, ну не здесь же…

— Мне кажется, мы уже все обсудили про «здесь» и «не здесь», — она втянула в рот мочку мужского уха. Наверное, одно из немногих мягких и нежных мест на его теле. Так и хочется прикусить.

— Иринка, что ты творишь…

И творила, и вытворяла. Его реакция на ее прикосновения добавляла особой остроты удовольствию. Ему нравится. Ему нравится! Он так же, как и она, теряет голову от всего происходящего. Сходить с ума всегда лучше вдвоем, чтобы там не говорили герои мультиков.

А Ира уткнулась носом в изгиб его шеи. Ее пальцы так и замерли под его ремнем, и она замерла сама. Часто дышала его ароматом, наслаждалась легкой дрожью его тела, колкостью волос под пальцами у ремня. Сейчас она продышится —