Желтая маска - Уилки Коллинз

Я уже сказала то, что хотела сказать, что жаждала сказать весь прошлый год. Я сказала вам, почему покинула Пизу; и, может быть, я убедила вас в том, что я прошла через некоторое страдание и претерпела сердечную боль ради вас. О чем мне еще писать? Всего два слова, чтобы сообщить вам, что я зарабатываю свой хлеб, как всегда хотела зарабатывать его, спокойно, у себя дома — по крайней мере, в том жилье, которое я теперь вынуждена называть своим домом. Я живу у почтенных людей и ни в чем не нуждаюсь. Ла Бьонделла сильно выросла; теперь ей уже не нужно было бы взбираться к вам на колени, чтобы поцеловать вас; а свои циновочки она плетет еще быстрее и красивее, чем раньше. Наш старый пес с нами и научился двум новым штукам. Но вы едва ли помните его, хотя вы были единственным незнакомым человеком, к которому он сразу отнесся дружелюбно.

Пора мне кончать! Прочитав это письмо до конца, я уверена, вы извините меня, если оно написано плохо. На нем нет указания места, потому что, мне кажется, для нас обоих будет спокойнее и лучше, если вы не узнаете, где я живу. Шлю вам свои благословения и молитвы и горячо желаю вам всего наилучшего. Если вы можете думать о Нанине, как о сестре, вспоминайте иногда о ней».

Фабио горько вздыхал, читая это письмо.

— Зачем, — шептал он, — зачем пришло оно как раз теперь, в такое время, когда я не могу, не смею думать о ней?

Пока он медленно складывал письмо, слезы навернулись у него на глаза, и он поднял бумагу, чтобы поднести ее к своим губам. В то же мгновение кто-то постучался у двери. Фабио вздрогнул и почувствовал, как краска стыда залила его лицо. Вошел один из слуг.

— Госпожа проснулась, — медленно и с видимым напряжением произнес он, — и господа, что при ней, послали меня сказать…

Он не успел договорить, так как его прервал один из врачей, последовавший за ним в комнату.

— Я хотел бы принести вам лучшие известия, — мягко сказал доктор.

— Значит, ей хуже? — спросил Фабио, снова падая в кресло, с которого он перед тем привстал.

— Она очнулась более слабой, а не окрепшей после сна, — уклончиво ответил доктор. — Я никогда не теряю надежды до самой последней минуты, но…

— Жестоко скрывать от него положение, — вмешался другой голос, флорентийского врача, только что вошедшего в комнату. — Возьмите себя в руки и выслушайте правду, — продолжал он, обращаясь к Фабио. — Она умирает. Можете ли вы настолько овладеть собой, чтобы пойти к ней?

Бледный и безмолвный, Фабио поднялся и подал утвердительный знак. Он так дрожал, что первый врач должен был под руку вывести его из комнаты.

— У вашей госпожи есть, кажется, близкие родственники в Пизе? — обратился флорентийский врач к слуге, все еще стоявшему возле него.

— Да, господин: ее отец, синьор Лука Ломи, и дядя патер Рокко, — ответил слуга. — Они были здесь весь день, пока госпожа не уснула.

— Вы знаете, где их сейчас сыскать?

— Синьор Лука сказал мне, что будет у себя в студии, а отец Рокко добавил, что его я могу найти у него на квартире.

— Сейчас же пошлите за ними! Постойте, кто духовник вашей госпожи? Его надо призвать, не теряя времени.

— Духовник госпожи — отец Рокко.

— Хорошо! Немедленно пошлите за ним или сходите сами. Теперь даже минуты имеют значение.

Сказав это, доктор отвернулся и, в ожидании последних услуг, какие могли от него потребоваться, опустился в кресло, только что оставленное Фабио.

Прежде чем слуга успел дойти до квартиры священника, туда явился посетитель, немедленно принятый самим отцом Рокко. Этот почетный гость был низенький человек, щеголевато одетый и угнетающе вежливый в своих манерах. Он поклонился, садясь на стул, поклонился, отвечая на обычные расспросы о здоровье, и поклонился в третий раз, когда отец Рокко осведомился, что привело гостя из Флоренции.

— Довольно неприятное дело, — ответил человечек, смущенно оправляясь после своего третьего поклона. — Швейка Нанина, которую вы поручили попечениям моей жены около года назад…

— Что же с ней? — с живостью спросил патер.

— К сожалению, должен сказать, что она покинула нас, вместе со своей маленькой сестрой и с этой пренеприятной собакой, которая рычит на всех.

— Когда они ушли?

— Всего лишь вчера. Я сразу отправился сообщить вам об этом, так как вы особенно настойчиво рекомендовали нам присматривать за ней. Не наша вина, что она ушла. Жена была с ней сама доброта, а я всегда обходился с ней, как с герцогиней. Я покупал циновочки у ее сестренки; и даже мирился с воровством и рычанием их неприятного пса…

— Куда они направились? Вы это узнали?

— Я узнал, обратившись в паспортное бюро, что они не покидали Флоренции, но в какую именно часть города они переехали, я еще не имел времени выяснить.

— А теперь скажите, пожалуйста, почему, собственно, она ушла от вас? Нанина не такая девушка, чтобы действовать без основания. У нее должна была быть причина для ухода. В чем дело?

Человечек помедлил и отвесил четвертый поклон.

— Вы помните ваши тайные наставления моей жене и мне, когда вы впервые привезли Нанину в наш дом? — спросил он, беспокойно озираясь по сторонам.

— Да, вы должны были следить за ней, но позаботиться о том, чтобы она не заподозрила вас. В то время легко могло случиться, что она попыталась бы вернуться в Пизу без моего ведома; между тем многое зависело от того, чтобы она оставалась во Флоренции. Теперь я думаю, что был неправ, не доверяя ей; но было крайне важно предусмотреть все возможности и не слишком полагаться на мое доброе мнение о девушке. По этим причинам я, действительно, поручил вам тайно следить за ней. В этом вы вполне правы, и мне не на что жаловаться. Продолжайте!

— Вы помните, — возобновил свою речь маленький человечек, — что первым следствием соблюдения ваших указаний было открытие (о котором мы немедленно вам сообщили), что она потихоньку учится писать?

— Да; и я также помню, что дал вам знать, чтобы вы ничем не выказывали, что вам об этом известно, а выждали и посмотрели, не начнет ли она пользоваться своим новым уменьем и не станет ли относить или отсылать на почту письма. В своем очередном месячном отчете вы сообщали, что она не сделала ничего подобного.

— Ни разу! Но три дня назад мы выследили ее, когда она вышла из своей комнаты в моем доме с письмом, которое отнесла на почту и опустила в ящик.

— И вы заметили адрес, прежде чем она вынесла письмо из дома?

— К несчастью, нет, — ответил человечек, краснея и исподлобья поглядывая на патера, будто ожидая сурового выговора.

Но отец Рокко промолчал. Он размышлял. Кому она могла писать? Если Фабио, то почему, прежде чем послать ему письмо, она ждала месяц за месяцем, после того как научилась пользоваться пером? А если не Фабио, то кому еще она могла писать?