Женщины в русском освободительном движении: от Марии Волконской до Веры Фигнер - Элеонора Александровна Павлюченко

class="p1">После истечения срока каторги Достоевского и Дурова большую помощь им оказала другая декабристская семья - Анненковых. В доме их зятя старшего адъютанта Отдельного сибирского корпуса К. И. Иванова они прожили почти месяц перед отправлением в Семипалатинск. Уже оттуда Достоевский писал Полине Егоровне Анненковой: "Я всегда буду помнить, что с самого прибытия моего в Сибирь Вы и всё превосходное семейство Ваше брали во мне и товарищах моих по несчастию полное и искреннее участие". Знакомство с Ольгой Анненковой-Ивановой он расценивал как одно из лучших воспоминаний своей жизни. "Ольга Ивановна,- писал Достоевский,- протянула мне руку, как родная сестра, и впечатление этой прекрасной чистой души, возвышенной и благородной, останется светлым и ясным на всю мою жизнь... Я с благоговением вспоминаю о Вас и всех Ваших"84.

Помощь декабристов, их жен и детей петрашевцам символизировала связь и преемственность двух революционных поколений - дворянского и разночинского. Для женщин же эта связь была проявлением их политического роста, переходом к более активным формам борьбы.

Оказавшись в добровольном изгнании в Сибири, женщины-декабристки в определенном смысле предвосхитили общественное движение, мощно развившееся в 70-х годах,- хождение в народ. "Хождение в народ" декабристок было вполне органичным, естественным проявлением их теплого, участливого отношения к простым людям, среди которых они оказались.

Помощь народу деньгами, медикаментами, безвозмездным лечением, обучением грамоте и т. п. составляла часть их жизни.

Сохранился рассказ о М. Н. Волконской сибирского старожила М. С. Добрынина, записанный в 1870-х годах И. Г. Прыжовым в Петровском заводе: "Эта женщина должна быть бессмертна в русской истории. В избу, где мокро, тесно, скверно, лезет, бывало, эта аристократка - и зачем? Да посетить больного. Сама исполняет роль фельдшера, приносит больным здоровую пищу и, разузнав о состоянии болезни, идет в каземат к Вольфу*, чтоб он составил лекарство"85.

Во многих декабристских семьях, особенно бездетных, воспитывались дети-сироты или дети из многодетных бедных семей. Эти воспитанники получали не только материальное обеспечение, но и хорошее - по тем временам и условиям - образование.

С народом декабристкам приходилось общаться, прежде всего, в собственных семьях - через прислугу, крепостных. Как говорилось выше, царь не разрешил лишить женщин права на крепостных людей. Но для того чтобы взять их с собой в Сибирь, им требовалось согласие самих крепостных. Бывали случаи, когда привезенная прислуга выражала желание вернуться на родину86. В большинстве же случаев отношения складывались вполне удачно. Няня Фонвизиных, Матрена Павловна, все сибирские годы провела вместе с господами и вернулась на родину с ними. Такой же честностью и преданностью отличалась Анисья Петровна, жившая в семье Нарышкиных. Вполне естественно, что декабристки хлопотали о вольных для своих слуг. Не надо, однако, идеализировать эти отношения. Хотя и "бывшие", лишенные политических и имущественных прав, "государственные преступники" оставались господами, барами, пусть добрыми, хорошими, но хозяевами. Характерно, что местные жители называли Дамскую улицу в Петровском заводе "барской", или "княжеской"87.

Амнистия, а вместе с нею и разрешение вернуться на родину пришли тогда, когда их уже не ждали: только через тридцать лет, после смерти Николая I.

* Вольф Фердинанд Богданович (1796 или 1797-1854 гг.) - штаб-лекарь, член Южного общества декабристов. Был осужден на 20 лет каторги.

Тех, на кого она распространялась, в живых осталось совсем мало. Сибирскую ссылку пережили восемь из одиннадцати декабристок: первой умерла А. Г. Муравьева в 1832 г., еще в Петровском заводе; через семь лет после нее - К. П. Ивашева, жившая на поселении в Туринске; Е. И. Трубецкая похоронена в 1854 г. в Иркутске, в одной могиле с тремя детьми.

Раньше других в Европейскую Россию вернулись А. В. Розен и Е. П. Нарышкина с мужьями, отправленными на Кавказ в 1837 г. Давыдова, Ентальцева и Юшневская, как уже говорилось, приехали на родину вдовами, схоронив в Сибири мужей, ради которых отправились в добровольное изгнание.

Вернувшиеся изгнанники, явившие пример высокой нравственности и душевной стойкости, были встречены передовым обществом с почтительным уважением и симпатией. "Довелось мне видеть возвращенных из Сибири декабристов,- писал Лев Толстой,- и знал я их товарищей и сверстников, которые изменили им и остались в России и пользовались всяческими почестями и богатством. Декабристы, прожившие на каторге и в изгнании духовной жизнью, вернулись после 30 лет бодрые, умные, радостные, а оставшиеся в России и проведшие жизнь в службе, обедах, картах были жалкие развалины, ни на что никому не нужные, которым нечем хорошим было и помянуть свою жизнь; казалось, как несчастны были приговоренные и сосланные и как счастливы спасшиеся, а прошло 30 лет, и стало ясно, что счастье было не в Сибири и не в Петербурге, а в духе людей, и что каторга и ссылка, неволя, была счастье, а генеральство и богатство и свобода были великие бедствия..."88

Слова о "духе людей" по праву можно отнести к спутницам декабристов - их женам, исполнившим в Сибири, по словам Ф. М. Достоевского, "высочайший нравственный долг". П. И. Чайковский, познакомившийся (и породнившийся) с последней из декабристок - А. И. Давыдовой, считал, что она представляла одно из тех редких проявлений человеческого совершенства, которое с лихвой вознаграждает за многие разочарования в столкновениях с людьми. "Она была и в Чите, и в Петровском заводе и всю остальную жизнь до 1856 года провела в различных местах Сибири. Все, что она перенесла и: вытерпела там в первые годы своего пребывания в разных местах, заключения вместе с мужем, поистине ужасно. Но зато она принесла с собой туда утешение и даже счастье для своего мужа... Я питаю глубокую привязанность и уважение к этой почтенной личности"89.

Александра Ивановна писала из Сибири Н. Н. Раевскому: "Я уже посвятила всю себя бедному мужу моему и сколько ни сожалею о разлуке с детьми моими, но утешаюсь тем, что выполнила святейшую обязанность мою"90. Вместе с Давыдовой "святейшую обязанность" выполнили все женщины, принявшие добровольное изгнание.

Две декабристки - Мария Волконская и Полина Анненкова - запомнили и записали все то, что видели и пережили за долгие сибирские годы, дополнив воспоминания самих революционеров.

М. Н. Волконская начала писать записки, вернувшись из Сибири. Получился простой и бесхитростный рассказ о ее жизни с момента замужества и до возвращения из изгнания. Воспоминания написаны на склоне лет женщиной, прошедшей через 1825 год, через сибирскую каторгу. Разумеется, Волконская 50-х годов уже не та, что была в 1826-м. И все же, делая известную поправку на "повзросление", мы можем представить, как поняла и