Березовский и Коржаков. Кремлевские тайны - Дмитрий Гордон

— Кстати, вы в это верите?

— Исключить не могу, но считаю такую вероятность низкой. Это же действительно я ездил по заданию Ельцина к Путину — по-моему, в июле девяносто девятого…

— На дачу?

— Нет, в то время Володя отдыхал на севере Франции, в Биаррице.

— Там вы и поставили его в известность, что президентом России будет именно он?

— Немножко не так — эту тему мы обсуждали и раньше, но в тот раз Ельцин попросил встретиться с ним и спросить: в принципе, готов он принять предложение? Я полетел, отыскал его с женой и дочерьми в очень скромной гостинице… В общем-то, он сказал, что готов этот вопрос обсуждать, но, естественно, только если Борис Николаевич будет говорить с ним на эту тему сам.

— Представляю, что должен чувствовать человек, когда ему сообщают: есть мнение, что именно ты станешь преемником. Как в эти минуты Путин себя вел?

— Ну, поскольку услышал это не в первый раз…

— …внутренне был готов?

— Предварительные разговоры начались еще в начале девяносто девятого года, зимой. Возможно, на этот раз Володя воспринял все слишком серьезно, тем не менее, новость не стала для него супернеожиданной, и отнесся он к ней вполне нормально: опять никакого энтузиазма не выразил, но не так уже и открещивался.

— Что за загадочная история произошла с вами и директором ФСБ Путиным, когда вы застряли в лифте, и не где-нибудь, а на Лубянке?

— Вовсе не в лифте, а на так называемой лифтовой площадке, но история и вправду забавная. Когда я к нему пришел…

— …на Лубянку?

— Да, в тот самый небезызвестный кабинет, в котором сидели все главные чекисты СССР…

— Призраки хоть не беспокоили?

— Нет, да и был там уже не впервые… В общем, Володя мне предложил: «Пойдем чего-нибудь поедим». Мы перешли в другую комнату, а потом он замялся: «Ты знаешь, я не уверен, что здесь…» (Смеется.) Короче, показал пальцем вверх: дескать, не исключена прослушка. Это меня поразило, а мы же как раз обсуждали напряженную ситуацию с Примаковым (он противостоял в то время и Путину, потому что на место директора ФСБ хотел посадить своего человека).

— Своего человека — это кого?

— Варианты там были разные, в том числе обсуждалась кандидатура Кобаладзе. Для меня, между прочим, это было еще одним подтверждением того, что у чекистов тоже не все едино, то есть не только я с Примаковым конфликтовал… Одним словом, вышли мы и направились в третью комнату… Она совершенно была нерабочей — обычная площадка перед лифтом, который на этом этаже не останавливался, отгороженная от коридора стеной, но Володя сказал: «Вот тут можем поговорить». Мы пообщались, а когда решили вернуться назад, оказалось, что дверь, ведущая на эту площадку, захлопнулась. Путин постучал в стену, отделявшую нас от коридора…

— Она, как известно, имела уши…

— (Смеется.) Слава богу, кто-то там проходил…

— Это правда, что Владимир Владимирович называл вас братом?

— Несколько раз… Однажды он мне признался: «Ни у тебя, ни у меня ни сестры нет, ни брата, поэтому можешь поверить — ты для меня даже больше, чем брат». Это произошло, когда мы выиграли парламентские выборы девяносто девятого, а ведь никто не верил, что можно создать блок «Единство», сформировать команду, подвигнуть губернаторов отказаться от клятвы Лужкову и Примакову и работать на новую власть… (Может, вы плохо помните, но Примаков с Лужковым уже проводили по стране перекличку — так, как это в советское время делалось.)

Никогда не забуду, как за четыре недели до выборов в Думу (именно на них решался вопрос о президентстве!) один из заместителей Лужкова явился ко мне. Накануне наши соперники сняли программу Доренко в Башкортостане, и начал он жестко: «Борис, ну ты понял, что ОРТ закроем по всей стране? Что ты делаешь? Мы уже белую лошадь победителям приготовили, и портфели министерские поделили — все равно у вас шансов нет. В общем, у меня к тебе просьба: сделай так, чтобы до выборов Доренко в эфир не выходил».

Ответил я просто: «Если вы так уверены, что выигрываете, почему же настаиваете на отлучении Доренко от телеэфира?». Тот пояснил: «Чтобы не осложнять ситуацию». — «Чтобы не осложнять, пусть все идет, как идет. Хотите закрывать регионы? Пожалуйста — не думаю, что у вас хватит на это сил». Это я к тому, насколько сильным было тогда противостояние, и когда мы победили, Володин звонок перехватил меня по дороге на дачу: «Ты не можешь вернуться?». Я приехал, и Путин сказал, что страшно благодарит: мол, сам до конца не верил в успех. Тогда мы и побратались…

Зимой девяносто девятого, когда начались разговоры о том, не подумать ли ему о президентстве, я был у него на даче, и, едва на эту тему завел разговор, Володя ко мне наклонился и произнес: «Послушай, знаешь, чего я больше всего на свете хочу?». Я плечами пожал: «Нет». — «Быть Березовским». Потом сделал паузу и попросил: «Дайте, пожалуйста, мне “Газпром”!..». Теперь-то мы видим (улыбается): Путин «Газпром» контролирует…

— …но Березовским так и не стал…

— Увы, если честно, у меня тогда не было времени, чтобы хорошо Володю узнать…

— Хотя надо было…

— Это уже другой вопрос, но история сослагательного наклонения не имеет. Меня как раз покоробило, когда он сказал, что хочет мной быть (я серьезно к этому отношусь, потому что хорошо помню, как Чубайс вспоминал, что хотел быть Собчаком). Вообще, я считаю, что, когда человек хочет быть кем-то, какой-то глубинный порок внутри он имеет.

— Проблемы уже есть…

— …поэтому я даже Бадри после этого разговора с Володей все рассказал, причем в контексте: что-то у него не так.

— Когда же вы с Путиным почувствовали взаимное охлаждение?

— Ну, я скажу, никакой горячей любви и не было — просто нормальные, добрые, дружеские отношения, а разрыв, думаю, наметился в декабре девяносто девятого, практически сразу после парламентских выборов, когда наши войска в Чечне подошли к Тереку. Не утверждаю, что я ох какой эксперт, но поскольку, будучи заместителем секретаря Совета безопасности, полтора года провел в Чечне…

— …ситуацией владеете хорошо…

— И не только поэтому. Первое мое путешествие из Москвы состоялось в шесть лет — я отправился с бабушкой в Очамчиру, на берег Черного моря.

— Это же Грузия…

— Да, столица Мегрелии. С тех пор на протяжении тридцати лет ездил на Кавказ каждый год и поэтому действительно неплохо знал населявших его людей, их проблемы, особенности. Задолго до погружения в политику я четко понимал отличия менталитета чеченского от грузинского, грузинского от абхазского, а уж Чечня все это отполировала.

Имея опыт действительно уникальный, я сказал Путину: «Володя, проблема в том, что победа — не флаг над Грозным, главное, чтобы чеченцы считали, что проиграли, а мы считали, что победили. Вы хотели реванша за поражение в первой чеченской войне (а я категорически выступал против второй — еще в июле, когда был премьером Степашин, беседовал с ним на эту тему)? Такой результат достигнут — не нужно теперь штурмовать Грозный».