Война и причиндалы дона Эммануэля - Луи де Берньер

К чести генерала Карло Мария Фуэрте, он выпустил приличный сборник стихов на патриотическую тему и еще самую полную систематизацию бабочек страны. Поскольку его родина – главный мировой производитель книжиц с картинками, что двигались, если потянуть за картонную ножку, в книге имелась смахивавшая на сову коленкоровая бабочка в натуральную величину. У нее хлопали крылышки и шевелились усики. Генерал досадовал, что практически все крупные библиотеки мира приобрели этот великолепный справочник, но ни один экземпляр не был продан на родине. Генерал объяснял это отсутствием патриотизма, не понимая, что сравнительно немногие в стране умели читать, а те, кто умел, не могли себе позволить купить книгу; те же, кто умел читать и мог себе позволить, отправляли слуг прихлопнуть любую бабочку, что оказалась поблизости. Сейчас генерал трудился над справочником по местным колибри (выполненные маслом иллюстрации скрупулезно создавались по его личным фотографиям) и не подозревал, что обнаружил три неизвестных доселе вида. При создании «Picaflores de la Cordillera y La Sierra Nevada»,[19]как и в чешуекрылом проекте, генералом двигал патриотизм.

Существует два вида патриотизма, хотя порой они мешаются в одном человеке. Первый можно бы назвать национализмом; по мнению националистов, все страны уступают их собственной во всех отношениях и должны почитать за счастье господство над собой. Другие страны всегда неправы, менее свободны, менее цивилизованны, не столь прославлены в сражениях, вероломны, склонны поддаваться безумным и враждебным идеологиям, каких не воспримет ни один здравомыслящий человек, не религиозны и вообще ненормальные. Такие патриоты встречаются чаще всего; их патриотизм – самое поганое, что есть на свете.

Второй вид патриота проще всего описать, вернувшись к генералу Фуэрте. Он не верил в «моя страна, права она или нет»; наоборот, он любил родину, видя отчетливо все ее промахи и изо всех сил стараясь их исправить. Он часто высказывался в том духе, что человек, поддерживающий страну, когда она явно неправа, или не видящий ее недостатков, – худший из предателей. И если патриот первой разновидности, на самом деле, упивается собственной дуростью, а не отчизной, то генерал Карло Мария любил страну, как сын любит мать, или брат – сестру.

Он любил Амазонку с непроходимыми каскадами буйной зелени, где растут гигантские деревья и водятся ядовитые желтые лягушки, гигантские змеи, ягуары и мартышки с безумными мордами; где встречаются аборигены, что ходят голыми и плюются отравленными дротиками из трубок. Он любил Карибское море, где плавает скорбная рыба, где у воды миллионы оттенков синего, а прибрежные пески переливаются из белого в желтый. Он любил старинные испанские города на морском берегу и огромных полудиких свиней, что выкапывают себе лежбища под пальмами и целыми днями спят; любил рыбачек, что в сумерках вглядываются в море, высматривая мужей, и тревожатся, как бы на тех не напали акулы. Он любил побережье Тихого океана, что взметалось захватывающими горами; как и все, он горевал каждый раз, когда землетрясение или приливная волна в полнолуние несли разрушения и ужас, и вместе со всеми гордился талантом соплеменников преодолевать несчастья: даже воры не мародерствовали, а закоренелые насильники помогали несчастным женщинам отыскивать детей в нагромождении грязи и обломков.

В отличие от большинства соотечественников, генерал любил даже саванны – во время засухи, когда жара выбеливала кости, а красные камни раскалывались со звуком выстрела гаубицы, и в сезон дождей, когда влажность загоняла людей в реки, где они целыми днями сидели по горло в воде, точно японские обезьянки, охлаждая потные тела и укрываясь от москитов, чьи безжалостные укусы быстро превращались в язвы. Генерал разгуливал по безлюдным местам, где в сухих травах выше человеческого роста кишели рептилии, и заглядывал в останки выжженных молнией деревьев, отыскивая стаи перевернутых летучих мышей-вампиров, что по ночам садились на лошадей и мулов и заражали их бешенством почище собак. Офицерским стеком пробивая дорогу в стене зарослей, он чиркал спичкой и гадал, сколько тут существ, что со щебетом и писком кружатся вихрем в непроглядном мраке, испражняясь чистой кровью.

Еще он любил луну, такую большую и сияющую, что все моря и Щедрины видны без телескопа. Та завалящая, бедная луна, что светила в Европе, вызывала у него презрительную жалость, и он тем больше стремился домой, где ночью ясно, как днем, но взгляд волшебнее. Такие же чувства вызывали европейские гром и молния; здесь раскат грома, подобный выстрелу танковой пушки, словно отдается в голове, катается эхом, вот-вот разнесет ее на куски. Молния дома – ярче вспышки магния, в ней мир застывает прерывистыми живыми картинами; громадные деревья от ее удара валятся прямо на глазах, и она расщепляется, танцуя на макушках гор.

А горы генерал Фуэрте любил больше всего; когда поднимаешься выше и выше, трижды отчетливо меняются климат и все живое вокруг. На первых семи тысячах футов Эдемский сад – пиршество орхидей, колибри и ручейки с восхитительной водой, что каким-то чудом бегут вдоль каждой тропинки. Еще три-четыре тысячи футов – и попадаешь в царство камня и воды, окруженное, будто висячими садами, совсем чужими, будто лунными растениями всех оттенков коричневого, красного и желтого, столь необычными и колдовскими, – о таких читаешь в легендах и романах. Еще выше – и словно попал на Венеру: царство льда и внезапной шалой хмари осязаемой воды; лишайников и журчащих родников, осколков сланца и блистающих белых вершин, откуда людские заботы кажутся далекими и смешными, где небо в тебе и под ногами, где дыхание – подвиг само по себе, где непостижимо громадные тяжелые кондоры кружат в восходящих потоках, точно хозяева иной, фантастической вселенной. Здесь-то их и ловят инки; индейцы знают – кондору нужно больше места для взлета, чем для посадки, и потому устраивают загончик, кладут падаль и ждут. Из перьев они делают одежды, а из полых птичьих костей мастерят зловещие флейты-кены. Инки тут же убивают всякого, кто стреляет этих птиц ради «охоты», из любопытства или тщеславия, и бросают трупы кондорам и стервятникам помельче.

В отличие от большинства патриотов генерал любил и людей. Он благоговейно трепетал при виде крестьян с лепными, будто греческие скульптуры, телами, на которых под черной кожей реками на карте рельефно проступали мышцы и жилы. В неприступных инках и развалинах их цивилизации он ощущал таинственную, необъяснимую гордость и часто размышлял, что, как бы там ни было, некогда соотечественники неутомимо и бесстрашно сражались под руководством Симона Боливара[20]за объединение стран на северо-востоке, включая Панаму, и вышвырнули испанцев со всей их продажной спесью и непостижимой жестокостью. Как человек, родившийся не в свое время, он мечтал о возрождении яростного и величественного духа народа, что измельчал, в отличие от неукротимых предков.