Неземная девочка - Ирина Лобановская

Именно тогда Юля стала называть себя Нэлой, а Марию — Эммой. Так было проще и понятнее. И не стесняясь, несмотря на хорошее знание немецкого, объявляла со свойственной ей смелостью всегда обязательно по-русски, с вызовом:

— Я русская! Хочу домой! А есть нечего…

Немцы подавали охотно. Они жалели пленных и врагов в них не видели. Зачем простым людям война? Это Юлька уже отлично усвоила.

Один случай ей запомнился особенно хорошо. Она зашла в магазин, куда однажды уже наведывалась и хозяйка которого прекрасно накормила девушку. И вдруг сегодня с грубым криком выгнала, ничего не дав. Юля шла по улице и плакала от обиды. Неожиданно девушку догнал мальчик, сын хозяйки:

— Эй, рус, на, ешь, только уходи отсюда! Следят! — и сунул булочку…

Наступал сорок третий год.

К середине января, непривычно теплого для России, две маленькие отчаянные беглянки добрались до Вартбурга, где устроились работать. Маша осталась у владелицы булочной. Юлька нанялась к достаточно богатым людям: у них были маленький ресторан, гостиница, колбасный магазинчик. Она мыла там свиней. В четырехэтажном подвале. Опять аккуратно, чисто, можно мыться, свежее белье… И снова, как и прежде, подружилась с хозяйской дочкой Каролиной.

Но снова этот рок, преследующий Юлю на пути по Германии! Объявилась непрошеная любовь. Бесхитростная, искренняя Каролина, моментально доверившаяся Нэле, открыла ей все свои секреты. Да и секрет-то был всего лишь один — Ганс! Какой еще может быть секрет у пятнадцатилетней девушки? Нэле-Юльке хотелось помочь Каролине, влюбленной в Ганса. Он не нравился хозяйке, и та категорически запретила дочери видеться с ним, когда Ганс ненадолго возвращался с фронта. Нэла с Каролиной разработали целую систему условных знаков: например, отсутствие в доме хозяйки символизировал кувшин на окне.

Позже, конечно, мать Каролины обо всем догадалась, расколотила ни в чем не повинный кувшин и избила Нэлу. Это был единственный случай, когда хозяйка набросилась на прислугу с кулаками. Украдкой от матери Каролина на следующий день пришла к Нэле, принесла батон колбасы и виновато объяснила:

— Мама очень переживает сейчас, прости ее… От брата с фронта уже пять месяцев нет писем…

Там, в Вартбурге, Юлька неожиданно снова встретила небритого: он подошел к ней на улице, когда она мыла из шланга асфальт возле дома. Улыбнулся, приветственно махнул рукой… Постоял, помолчал, спросил:

— А где же стакан? По-прежнему его бережешь?

Он исчез так же таинственно, как и появился. Юля недоумевала: почему он спросил только о стакане, почему не рассказал, чем занимается, как сюда попал?…

Небритый появлялся еще пару раз, молча стоял рядом, улыбаясь, и снова пропадал. Он был такой же, как и год назад, но одет довольно чисто и не выглядел голодающим. Он приходил и позже, но не нашел Юльки на привычном месте: ее вскоре арестовали вместе с Марией. Причиной ареста Юля сначала считала взрыв на вокзале.

Знакомые поляки дали ей какую-то коробочку и попросили «забыть» на рельсах. Так, случайно… Она ни о чем не спрашивала… Чуть позже на воздух взлетело четыре состава. Но немцы, как выяснилось, не подозревали о том, чьих рук это дело: иначе в живых Юльке бы не остаться. Все оказалось куда проще и страшнее: донесли двое русских мужчин, стоявших в очереди за хлебом вместе с Нэлой и Эммой. Девушки зачем-то рассказали соотечественникам выдуманную ими на всякий случай версию: якобы их угнали из Винницы, а они сбежали из эшелона. Хорошо еще, что не поведали всей правды…

Мать Каролины сопротивлялась аресту русских пленных, кричала на гестаповцев, не стесняясь в выражениях, но сделать ничего не могла.

Из тюрьмы во Франкфурте-на-Майне Юлька написала Каролине. Подруга прислала ей посылку и одно коротенькое письмо с сообщением: и Ганс, и брат Каролины погибли на русском фронте… Больше писем не было, хотя Нэла их очень ждала.

Она настойчиво уверяла, что доносчики соврали, что она приехала в Германию добровольно, потому что немцы — хорошие люди. В гестапо им выбили все зубы: и Юле, и Марии. И, с удивлением осмотрев стакан, зачем-то отобрали его. Вероятно, решили, что вещь опасная, осколками можно запросто порезать надзирателя.

Суд вынес решение — четыре месяца штраф-лагеря. Работали под Франкфуртом-на-Майне: обрезали ветки на стволах срубленных деревьев и готовили маскировку из связанных вместе бревен. Только связывали девушки стволы плохо, небрежно, чтобы маскировка потом рассыпалась. Потом был военный завод, где Юле особенно запомнился один немолодой немец, похожий на того, небритого. Немец постоянно, незаметно для других, подкармливал русских девушек: то конфетку сунет, то кусочек хлеба…

В феврале сорок пятого, когда начались сильные бомбежки, пленных погнали в Баден-Баден. По дороге Юлька с подружками снова убежала — ей не привыкать. Попала в американский лагерь, откуда пленных после победы передали русским. Фильтровочные комиссии — одна, другая… Воинская часть под Берлином, где Юля провела несколько месяцев, — шила в мастерской для советской армии.

Жили словно в тюрьме, под строгой охраной. Девчонок точно так же, как немцы во Львове, насиловали, но уже свои. Помогал и прятал девчат от пьяных офицеров добрый закройщик дядя Гриша. Он спас один раз и Юлю, которая плохо прострочила брюки какому-то капитану. Капитан вскочил на лошадь, и брюки на нем разорвались… С криком ворвавшись в мастерскую, разъяренный капитан требовал привести девчонку, но дядя Гриша сказал, что ее сегодня не будет. Тогда капитан стал бить дядю Гришу хлыстом по лицу… Юлька сидела в крохотной каморке в самом дальнем углу мастерской и плакала навзрыд.

Понимание слова «враги» размывалось, становилось нечетким, словно пряталось в глубокой норе, до которой не добраться.

— Люди, Юлечка, все разные… — бормотал дядя Гриша, смывая со лба и щек кровь. — Ничего… Так оно и должно быть.

Возвращение в Ростов тоже радости не принесло. Отец, заместитель главного бухгалтера завода «Ростсельмаш», умер, мать после исчезновения Юли сошла с ума… За младшими братом и сестрой следить было некому. Мальчик пропал без вести… Учиться Юле, как бывшей пленной, не разрешили. И выгнали вместе с сестрой из квартиры. Поселились в сарае. Юля работала на стройке, потом на заводе. Шила на продажу. И как-то — тоже на рынке — встретила небритого…

Увидев Юлю, он остановился и привычно заулыбался. Жизнь брала свое.

— А где же стакан? — спросил он. — Неужели тоже вернулся к себе на родину?

И Юлька неожиданно заплакала, вспомнив сразу все: умерших отца и мать, пропавшего брата, Валечку и Каролину, дороги Германии, тюрьму и лагерь… Небритый смущенно топтался рядом.

— Прости, — виновато сказал он. — Я не думал, что это так больно… Шутить, видно, тоже надо уметь. Я не умею…

Юлька привязалась к нему, как к последней своей надежде, к единственному родному человеку, желающему ей добра. К единственному свидетелю ее счастья — ведь она была счастлива просто потому, что человек в шестнадцать лет счастлив всегда, хотя бы оттого, что ему шестнадцать. Она не спрашивала, сколько ему лет, где он работает, как провел годы в плену…