Трудное счастье Калипсо - Наталия Миронина

– Ты поможешь мне? – спросил Нащокин Светлану.

– Конечно, – не сомневаясь, ответила та и уволилась из библиотеки.

С этого момента директором и самым главным человеком в этой издательской компании стала Светлана. Правда, для того чтобы почувствовать себя уверенно и не стесняться платить сотрудникам зарплату, должно было пройти изрядно времени. Особого беспорядка в делах она не нашла, ну, кроме разве что небольшого воровства бумаги. Вызвав печатника, симпатичного Алексея Игнатьевича Прокопенко, Светлана сказала:

– Давайте договоримся, что всю бумагу на тираж журнала буду заказывать я.

Алексей Игнатьевич начал свой ответ с фразы:

– Светлана Леонидовна, так бумага, пом там, пом сям, мне нетрудно…

Смешное присловье «пом там, пом сям» использовалось печатником в затруднительных обстоятельствах – когда нужно было выиграть время или когда не хватало слов, чтобы выразить чувства. Кроме этого эпизода, никаких других финансовых нарушений обнаружено не было. Светлана просидела несколько вечеров, составляя план реорганизации конторы, обсудила его с Нащокиным, и он, удивившись зрелости и рациональности суждений жены, дал полное согласие по всем пунктам. Через полтора года компания вышла на вполне приличную годовую прибыль. Правда, банковский кредит погашался медленно. Сначала они платили лишь проценты по кредиту, а уж только потом сам кредит.

Жизнь с Нащокиным была спокойной. Очень быстро Светлана обнаружила, что больше всего Михаила Семеновича интересует он сам и его собственное творчество. Ничего удивительного или неприятного в открытии не было. Нащокин не был эгоистом в прямом смысле этого слова. Он просто впервые за всю свою жизнь получил возможность полностью отдаться любимому делу – писательству. Бывшая жена ни в грош не ставила его творчество и всячески старалась нагрузить его семейными проблемами, которые вполне могла решить сама. Плюс к этому вечная подработка, халтура, репетиторство – все, что позволяло заработать лишний рубль. Все это отнимало не только время, но и силы. Нащокин, каждый раз приступая к написанию очередного сценария для рекламного ролика, давал себе слово, что это последний раз, что с понедельника он садится за книгу. Однако слово держать не получалось – дочь хотела учиться во Франции на художника по костюмам, Алина не хотела работать вообще.

Теперь же он совершенно спокойно, чувствуя прочный тыл, легко писал книги одну за другой. Их публиковали, выплачивая немаленькие гонорары. В общем, если бы Алина дала ему хоть немного простора для его творчества, то богатство пришло бы гораздо раньше.

Въехав в неплохо отделанный дом, Нащокин решил-таки довести его «до ума». Он несколько месяцев бродил по комнатам с дрелью, молотком, пилой и другими инструментами. Вернувшись с работы, он каждый вечер что-то пилил, строгал, прибивал, сверлил. Так продолжалось довольно долго, пока Светлана не взмолилась:

– Миша, пощади, у нас уже как в сумасшедшем доме – гвозди в стенах через каждые два сантиметра!

Нащокин остановился, а Светлана быстро пожалела о сказанном – с этого момента Миша за молоток не брался вообще.

Дом их представлял собой небольшую барахолку. Сюда они тащили все – понравившиеся старые кресла из мебельной комиссионки, посуду из «Икеи», старый мамин комод и книжные полки родом из семидесятых. Они не продумывали каждую мелочь, они просто жили, окружая себя трогательными привязанностями. По дому бродили три кота и один мохнатый пес. Три кота – Отелло, Дездемона и самый вредный, вечно царапающийся когтями Шейлок – были любимцами Светланы. Понятно, что в быту от их литературных имен остались начальные буквы – Оти, Дези и Шей.

– И стоило выпендриваться, литературная твоя душа?! – шутил над Светланой Нащокин.

Его друг пес Кубик, если бы мог, носил бы хозяина на руках. Как только машина Нащокина появлялась в воротах, Кубик делал сальто-мортале, перелетая через все взлелеянные Светланой клумбы и первым встречал хозяина, выходящего из машины. С этой минуты он маленькой тенью следовал за Нащокиным. Когда же Михаил Семенович уединялся для творчества в кабинете, Кубик забирался под письменный стол, приваливался к ногам Нащокина и крепко засыпал. В эти минуты из кабинета доносились несвойственные творческому процессу звуки, ибо Кубик во сне имел обыкновение храпеть, свистеть и стонать одновременно.

– Миша, ты спать идешь? – окликала его Светлана через дверь.

– Не могу, Кубик на ногах улегся, посижу еще, попишу.

«Мой соавтор», – представлял Кубика Нащокин гостям.

Поздно ночью Светлана просыпалась от того, что снизу, из кухни раздавался звон посуды. И по ее наблюдениям, чем осторожнее Нащокин старался хозяйничать, тем больше шума он производил. Светлана натягивала на себя его старый длинный свитер, спускалась вниз и обнаруживала мужа, заваривающего свежий чай. Нащокин был фанатом чаепития. Он не только разбирался в редких сортах, но и знал, какой чай сколько минут надо заваривать.

– Осторожней, передержишь! – выговаривал он Светлане. – Запомни, темный оолонг и любой черный чай должны быть залиты крутым кипятком. Вода должна быть сто градусов, не меньше. А светлый оолонг градусов восемьдесят!

– Ну, ты даешь, как я отличу эти самые градусы?! Для меня что сто, что восемьдесят!

– Соображай, голубушка, – горячился Нащокин, – слышишь, чайник шумит, вот и заливай белый или зеленый. Только имей в виду, зеленый чай можно заваривать только три минуты, иначе горьким будет, словно хина.

Ночами, когда на кухне командовал Михаил Семенович, они усаживались за стол, прихлебывали из огромных фарфоровых чашек чай, грызли орешки, ели шоколад и болтали обо всем на свете. Проголодавшийся Нащокин был подвержен приступам кулинарного экспериментаторства. Светлана в эти моменты старалась не попадаться ему под руку – она на всю жизнь запомнила историю с «Храмом Соломона». «Храм Соломона», по утверждению ее мужа, было блюдо времен Наполеона.

«Видишь ли, весь смысл в том, чтобы начинка не потеряла свои соки. Чтобы под корочкой из теста было нежное мясо», – говорил он. Правда, забыл, что это должно быть мясо креветок. Где-то через два часа Светлана пыталась отделить руками и зубами жестковатое тесто, бледные панцири креветок и собственно креветочное мясо…

– Что-то не так? – воинственно поинтересовался Нащокин, глядя на ее мучения.

– Все замечательно, дорогой! – отвечала Светлана, прикидывая, как бы незаметно выплюнуть этот «Храм Соломона». Позже, усердно работая зубной нитью, она бросила взгляд на оставленный в ванной комнате гастрономический журнал. Журнал был на французском языке. «Понятно, неточность перевода!» – Нащокин просто-напросто плохо перевел рецепт.

Она привыкла к его кулинарным эскападам.

– Дорогая, – восклицал он где-то в половине третьего ночи, – не возражаешь ли ты против «омлета офинзерб»? Впрочем, если нет – могу предложить «яйца берси».

Нащокин обожал сыпать старыми названиями вполне привычных блюд. На деле выяснялось, что «омлет офинзерб» – это омлет с зеленью, а «яйца берси» – яичница с сосисками. Впрочем, любимым кушаньем самого Нащокина был «штуфат с макаронами», а попросту говоря – макароны с тушеным мясом.