Человек с острова Льюис - Питер Мэй

Не знаю, где в ту ночь был Питер. Наверное, он уже спал. Бедный Питер! После падения с карусели на детской площадке он так и не стал прежним. Как глупо — один раз проявил беспечность, сходя с карусели до того, как она остановилась, и его жизнь изменилась раз и навсегда.

У мамы были темные глаза, в них отражалась лампа, что стояла на тумбочке. Но я видел, как этот свет меркнет. Она повернулась ко мне. В ее глазах была такая грусть! Я знал: грустит она не о себе, а обо мне. Мама подняла правую руку и сняла с левой, лежавшей поверх одеяла, кольцо. Я никогда не видел такого кольца — массивное, серебряное, с двумя переплетающимися змеями. Его привез откуда-то из-за границы один из родичей моего отца, и с тех пор оно передавалось в семье из поколения в поколение. Когда отец женился на матери, у него не было денег, и он подарил это кольцо маме в качестве обручального.

Сейчас мама взяла мою руку, положила на ладонь кольцо и сложила свои пальцы поверх моих.

— Я прошу тебя присмотреть за Питером, — сказала она мне. — Он не выживет один. Пожалуйста, обещай мне, Джонни. Обещай, что будешь заботиться о нем.

Конечно, тогда я не понимал, какая это ответственность. Но это была последняя просьба моей матери. Я торжественно кивнул и дал обещание. Она улыбнулась и слегка сжала мои пальцы. Я видел, как угас свет в ее глазах и как они закрылись. Ее рука расслабилась и отпустила мою.

Священник пришел только через пятнадцать минут.

Проклятье! Что это звенит?

Маршели, взволнованная и смущенная, кинулась искать в сумочке телефон. Она невольно помешала беседе; впрочем, ее отец мало что им рассказал. Но он сумел вспомнить, что был с матерью в момент ее смерти, и по его лицу покатились слезы. Он явно переживал какую-то эмоциональную бурю. Звонок телефона помешал ему.

— Какого черта? — раздражался Тормод. — Даже дома честным людям нет покоя!

Фин наклонился вперед, положил руку ему на плечо.

— Ничего страшного, мистер Макдональд. Просто Маршели кто-то позвонил.

— Секундочку, — женщина прикрыла микрофон, тихо проговорила: «Я выйду в коридор», и поспешила покинуть большую гостиную. Большинство пациентов социального центра уехали на экскурсию на микроавтобусе, и здание почти пустовало.

Ганн кивнул на дверь. Они с Фином встали и, тихо переговариваясь, отошли от Тормода. Сержант был лет на шесть-семь старше Фина, но на голове у него не было ни единого седого волоса. Бывший полицейский задумался, не красит ли он их. Хотя не такой это был человек. Да и на лице у Ганна до сих пор ни единой морщины. Озабоченная гримаса — не в счет.

— Сюда пришлют кого-нибудь с материка, мистер Маклауд, — сообщил сержант. — Расследование убийства не поручат парню с острова. Вы же сами понимаете.

Фин кивнул.

— Кого бы они ни прислали, он не будет так внимателен к людям, как я. Единственное, что мы знаем о парне из болота — это то, что он приходится родственником Тормоду Макдональду, — Ганн помолчал, потом озабоченность на его лице сменилась виноватым выражением. — Значит, сам Тормод будет первым подозреваемым.

Из холла вернулась Маршели, убирая в сумочку телефон.

— Звонили из социальной службы. В «Дун Эйсдин» освободилось место в отделении Альцгеймера.

Дома моя комната больше, чем здесь. Зато здесь недавно делали ремонт: пятен на потолке нет, и стены белые, чистые. На окнах двойное остекление. Ветра не слышно, и стука дождевых капель по стеклу тоже. Только видно, что окно снаружи залито водой, как будто слезами. Если плакать в дождь, никто ничего не заметит. Но плакать надо в одиночестве. Стыдно было сидеть там в слезах, пока все смотрели на меня.

Сейчас я не плачу, хотя мне грустно. Не знаю, почему. Интересно, когда Маршели придет и заберет меня домой? Надеюсь, там будет добрая Мэри. Иногда она гладит меня по лицу и смотрит на меня так, будто когда-то я ей нравился.

Открывается дверь, и в комнату заглядывает приятная молодая женщина. Она мне кого-то напоминает, но я не могу вспомнить, кого.

— Вы все еще в плаще и шляпе, мистер Макдональд, — замечает она. — А можно звать вас по имени — Тормод?

— Нет! — я как будто пролаял это слово. Девушка вздрагивает:

— Зачем вы так, мистер Макдональд? Мы же все здесь друзья. Давайте снимем ваш плащ и повесим в шкаф. И надо распаковать вашу сумку, разложить одежду по ящикам. Вы сможете сами решить, что куда класть.

Она подходит к кровати, на которой я сижу, и хочет помочь мне встать. Я стряхиваю ее руки:

— Мой отпуск закончен. Маршели придет и заберет меня домой.

— Нет, мистер Макдональд. Никто не придет. Теперь ваш дом здесь.

Я сижу и думаю: что это значит? Что она хотела сказать? Тем временем женщина убирает мою шляпу, потом поднимает меня на ноги и помогает снять плащ. Я ничего не понимаю! Это не мой дом. Маршели скоро придет. Она не может бросить меня здесь. Ведь правда? Она же моя любимая малышка.

Я снова сажусь. Матрас на кровати довольно жесткий. Маршели все нет. И я чувствую… Что же я чувствую? Как будто меня обманули. Предали. Сказали, что я поеду в отпуск, и бросили меня здесь. Все как в тот день, когда меня привезли в Дин. Он был нашей тюрьмой, а мы — заключенными.

* * *

Когда мы с Питером приехали в Дин, был конец октября. Трудно было поверить, что для детей построили такой громадный дом. Длинное двухэтажное каменное здание на холме, с обеих сторон от центрального возвышения — четырехугольные колокольни. Правда, колоколов в них не было, стояли каменные урны. Главный вход располагался в портике, его треугольную крышу поддерживали четыре гигантские колонны. На крыше тикали огромные часы. Их золотые стрелки отсчитывали время, которое мы провели в Дине. Иногда нам казалось, что время идет вспять. Думаю, дело было в нашем возрасте: в юности год составляет значительную часть жизни и тянется бесконечно. В старости таких лет уже прошло очень много, и каждый новый проходит быстрее. Мы движемся от рождения к смерти — вначале медленно, потом все быстрее и быстрее.

В тот день нас привезли в большой черной машине. Не знаю, кому она принадлежала. Было холодно, начинался снег с дождем. С верхней ступеньки лестницы открывался вид на жилища плотников внизу в долине, серые шиферные крыши и мощеные брусчаткой улицы. Еще дальше виднелся город. Нас окружала зелень: деревья, огромный огород, фруктовый сад, — и при этом до центра было рукой подать. Со временем я узнал, что в тихие ночи здесь можно было услышать шум машин, а иногда даже увидеть их фары.

Это был последний раз, когда мы видели свободный мир. Пересекая порог Дина, мы прощались со всем человеческим. В этом мрачном месте царили темные стороны человеческой натуры. В частности, эти темные стороны воплощал управляющий. Его звали мистер Андерсон, и другого такого грубого и злого человека надо было поискать. Я часто спрашивал себя, кем надо быть, чтобы получать удовольствие, помыкая несчастными детьми и наказывая их. Часто я мечтал встретиться с мистером Андерсоном на равных. Тогда мы посмотрели бы, насколько он силен! У себя в кабинете он держал двухвостую кожаную плетку. Длиной она была почти восемнадцать дюймов, толщиной — полдюйма. Когда мистер Андерсон хотел кого-то выпороть, он отправлял его к лестнице, ведущей в спальню мальчиков. Нужно было встать на первую ступеньку, чтобы стоять выше уровня пола, а руками держаться за третью ступеньку. И управляющий хлестал нас по задницам, пока наши ноги не начинали подгибаться.