Человек с острова Льюис - Питер Мэй

Мистер Андерсон казался нам высоким, почти гигантом. На самом деле он был ненамного выше кастелянши. Свои редеющие пепельные волосы он зачесывал назад, и они казались нарисованными на его узком черепе. Верхнюю губу управляющего украшали тонкие, черные с проседью усики. Он носил темно-серые костюмы, и брючины собирались гармошкой над черными туфлями из толстой кожи. Туфли скрипели на плитках пола. Я всегда вспоминал крокодила из «Питера Пэна», который проглотил часы. Скрип туфель мистера Андерсона был для нас как «тик-так» крокодила. Управляющий курил трубку, и вокруг него всегда висел запах застоявшегося табачного дыма. В углах рта у него собиралась слюна. Когда он говорил, слюна пенилась на губах, становясь все гуще и белее с каждым словом. Он никогда не обращался к нам по имени. «Мальчик!» или «Эй, девочка!» — вот и все. И еще он говорил слова, которых мы не понимали — например, «провизия» вместо простого и понятного «конфеты».

Я первый раз увидел мистера Андерсона, когда люди, которые привезли нас в Дин, зашли со мной в его кабинет. Он был сама учтивость и все убеждал их, что за нами здесь отлично присмотрят. Но стоило им выйти за дверь, как мы быстро поняли, что такое «присмотр» в его понимании. Вначале он прочел нам короткую лекцию. Мы, дрожа, стояли на линолеуме перед его огромным полированным столом. Управляющий устроился по другую сторону стола, сложив на его поверхности руки. По бокам от него поднимались к самому потолку огромные окна.

— Начнем с начала. Вы всегда должны обращаться ко мне «сэр». Это понятно?

— Да, сэр, — ответил я. Питер ничего не сказал, и я ткнул его локтем.

— Что?..

Я указал головой на мистера Андерсона и повторил:

— Да, сэр.

Питер немного подумал, потом улыбнулся и повторил:

— Да, сэр.

Управляющий холодно посмотрел на него и продолжил:

— Мы здесь не поощряем римско-католическую церковь. Вы не должны петь гимны и читать библию вместе с нами. Оставайтесь в спальне, пока утренние молитвы не закончатся. Не пытайтесь обжиться: надеюсь, долго вы здесь не задержитесь, — он наклонился вперед, и костяшки его пальцев на столе ярко забелели в сумерках. — Пока вы здесь, помните: есть только одно правило, — тут он помолчал, потом громко и четко проговорил: — Делайте. То. Что. Вам. Говорят, — он снова встал. — Все понятно?

Питер взглянул на меня. Я едва заметно кивнул.

— Да, сэр, — хором сказали мы.

Иногда мы с Питером читали мысли друг друга. Если я думал за двоих.

Затем нас проводили в кабинет кастелянши. Это была незамужняя женщина средних лет. До сих пор помню ее рот с опущенными уголками и потухшие глаза в окружении глубоких теней. Никогда нельзя было понять, о чем она думает. Казалось, у нее всегда плохое настроение — даже если она улыбалась, что случалось крайне редко, уголки рта все равно оставались опущены.

Нам пришлось целую вечность стоять перед ее столом. Вначале она заводила дела на нас с Питером, потом велела раздеться. Мой брат отнесся к этому спокойно, а мне было неловко. Кроме того, я боялся, что у меня случится эрекция. Конечно, в кастелянше не было совершенно ничего сексуального. Но ведь заранее не знаешь, когда это с тобой случится! Кастелянша осмотрела нас обоих в поисках особых примет, потом принялась искать в волосах гнид. Ничего не нашла, но сказала, что волосы у нас слишком длинные, и придется их постричь. Потом короткие толстые пальцы, от которых во рту было горько, как от антисептика, ощупали наши десны и зубы. Как будто мы были животными, которых привезли на рынок.

Я хорошо помню, как мы шли в ванную. Раздетые, со стопками сложенной одежды в руках, спотыкаясь от тычков в спину. Не знаю, где в этот день были другие дети. Наверное, в школе. Но я рад, что нас никто не видел. Это было унизительно. В большую цинковую ванну налили шесть дюймов едва теплой воды. Мы сели в ванну вдвоем и тщательно намылились карболовым мылом под пристальным взглядом кастелянши. Больше в Дине я никогда не делил ванну всего с одним человеком. Все мылись раз в неделю, в одну ванну садилось четыре человека, а воды полагалось столько же. В тот день нам очень повезло.

Спальня мальчиков находилась в восточном крыле, на втором этаже. Ряды кроватей стояли вдоль противоположных стен длинного зала. В его торцах были высокие арочные окна, а в наружной стене прорублены меньшие, четырехугольные. Когда пришла весна, спальню заполнило яркое, теплое солнце. Но сейчас комната казалась очень мрачной. Нам с Питером выделили кровати, стоявшие рядом в дальнем конце спальни. Пока мы шли между кроватями, я заметил, что все они аккуратно заправлены, и в ногах каждой лежит небольшой джутовый мешок. Между нашими кроватями стоял чемодан, а поверх него лежали два мешка — для нас с Питером. Ни тумбочек, ни комодов здесь не было. Как я вскоре выяснил, иметь личные вещи — и сохранять связь с прошлым — здесь считалось нежелательным.

Мистер Андерсон зашел в спальню вслед за нами.

— Можете переложить вещи из чемодана в мешки, — сообщил он. — Эти мешки должны все время находиться в ногах ваших кроватей. Понятно?

— Да, сэр.

Кто-то аккуратно сложил все наши вещи. Я отделил свою одежду от вещей Питера и заполнил мешки. Питер какое-то время сидел на кровати, рассматривая единственную вещь, которая осталась от отца — альбом с сигаретными пачками. Такие альбомы делали для марок, но отец на каждую страницу клеил картинки с пачек сигарет. У некоторых были странные названия — «Палочка радости», «Летящее облако», «Мятный джулеп». На всех яркие картинки — молодые мужчины и женщины радостно дымят, во рту у них набитые табаком трубочки, которые непременно их убьют. На самом деле альбом был мой, но я с радостью отдал его брату. Он готов был рассматривать его не переставая. Я никогда его не спрашивал, но, думаю, так он чувствовал прямую связь с нашим отцом. А вот я гораздо сильнее ощущал связь с матерью. Кольцо, которое она отдала мне, я был готов защищать ценой своей жизни. Никто не знал, что оно у меня, даже Питер. Ему нельзя было доверить секрет — он немедленно разболтал бы всем. Я был уверен, что такую вещь постараются украсть или отобрать у меня, и хранил его в свернутых носках.

Столовая находилась на первом этаже. Там мы и встретили остальных обитателей Дина, когда они вернулись из школы. В то время их было человек пятьдесят или чуть больше. Мальчики жили в восточном крыле, девочки — в западном. Конечно, мы вызвали всеобщий интерес. Наивные новички, домашние дети, да к тому же католики! Остальные-то — сироты со стажем, если можно так сказать. Откуда-то все узнали, что мы католики, и это провело невидимую черту между нами и остальными. Никто не хотел говорить с нами. Кроме Кэтрин.

Она тогда была настоящим сорванцом. Короткие каштановые волосы, белая блузка под темнозеленым пуловером, серая юбка в складку, серые носки гармошкой вокруг щиколоток и тяжелые черные ботинки. Мне в ту пору было примерно пятнадцать, а Кэтрин на год меньше. Но я заметил, что у нее уже довольно большая грудь. Впрочем, ничего женственного в Кэтрин не было. Она любила ругаться, у нее была невероятно нахальная улыбка, и она никому не давала спуску, даже старшим мальчикам. Мы должны были носить галстуки как часть школьной формы. Но в тот день свой она уже сняла, и в вырезе блузки у нее виднелся медальон со Святым Христофором на серебряной цепочке.