Малороссийские исторические шахматы. Герои и антигерои малорусской истории - Александр Семёнович Каревин

здесь Нарежного снова ждала неудача. В Вольном Обществе посчитали произведение недостаточно художественным и содержащим неприличные шутки «насчет религии и самодержавной власти». Если с претензиями первого плана можно соглашаться или не соглашаться («на вкус и цвет товарищей нет», – гласит народная мудрость), то политические обвинения явно являлись несостоятельными. Они опровергаются простым фактом: практически запрещенный в либеральное царствование Александра I, роман был спокойно пропущен цензурой в печать при гораздо более строгом (но и более справедливом) императоре Николае I.

Правда, произошло это уже после смерти писателя. А тогда, на заседании Вольного Общества, он, надо полагать, пережил немало неприятных минут.

Последние годы

Но теперь Василий Трофимович уже умел держать удар. Он не опустил рук даже на короткое время. Разорвав связи с «любителями российской словесности», Нарежный энергично продолжил литературные занятия. Словно чувствуя приближение смерти, писатель торопился воплотить в жизнь творческие замыслы.

В первой половине 1820-х годов одно за одним появляются в печати его произведения: сначала повести, а затем романы «Бурсак» и «Два Ивана или страсть к тяжбам», единодушно относимые критиками к лучшему, из созданного Нарежным.

В ряде сочинений Василий Трофимович обращается к прошлому родной Малороссии. И делает ряд замечаний, которые сильно не понравились бы сегодняшним украинским «национально сознательным» псевдоисторикам и «деятелям культуры», если б те знали что-нибудь о писателе и читали его книги.

Так, например, он вкладывает в уста одного из персонажей, малороссийского гетмана, слова о желании «исполнить любимое намерение свое – передать Малую Россию в материнское лоно Великой». Критично относился Василий Трофимович и к Запорожской Сечи, именуя ее «чудовищной столицей свободы, равенства и бесчиния всякого рода», где казаки присвоили себе «высокое право похабничать, забиячить и даже разбойничать (последнее дозволяется только вне пределов запорожских)». Запорожцев он называл «одичалыми людьми», ведущими «убийственную и даже бесчестную жизнь» и являющимися небезопасными в том числе «для своих собратий, а особливо семейных».

Последним произведением, над которым работал Нарежный, стал роман «Гаркуша, малороссийский разбойник». Книга таки осталась незаконченной. Летом 1825 года писатель неожиданно скончался. Было ему всего 45 лет.

Смерть Василия Трофимовича прошла фактически незамеченной. В печати не появилось ни единого некролога. Лишь газета «Северная пчела» в кратком сообщении упомянула, что, мол, умер на днях среди прочих такой-то литератор. Объяснение всеобщему молчанию биографы писателя склонны пояснять обстоятельствами его кончины. Будто бы Нарежный умер от перепоя, валяясь «в бесчувственном состоянии где-то под забором». Являлось ли это известие верным или оно было сплетней установить теперь вряд ли возможно.

Но в любом случае какие-либо недостатки Нарежного (а они есть у всякого человека) не должны заслонять его заслуг перед русской литературой. Он, в самом деле, являлся первопроходцем. Как отмечали литературоведы, в отличие от множества более ранних и современных Василию Трофимовичу литераторов-подражателей, «только в произведениях Нарежного мы встречаем вполне самостоятельные, ему принадлежащие сюжеты, последовательный законченный рассказ, цельные реальные описания, рельефно обрисованные типы и характеры… Везде, где Нарежный касается современной действительности в своих литературных произведениях, он является вполне самобытным, изображает реальный русский быт, русские нравы и русских людей с их характерными особенностями, привычками, типичными чертами».

Широко известный тогда литературный критик Николай Надеждин называл лучшие произведения писателя «подлинно народными русскими романами». «Правду сказать, – писал критик о романах Нарежного, – они изображают нашу добрую Малороссию в слишком голой наготе, не отмытою нисколько от тех грязных пятен, кои наведены на нее грубостью и невежеством; но зато – какая верность в картинах! Какая точность в портретах! Какая кипящая жизнь в действиях!»

Нельзя не сказать и о заслугах Василия Трофимовича в развитии русского литературного языка. Этот язык, общий для великорусов и малорусов, разрабатывался ими совместно. И Нарежный сыграл тут не последнюю роль. Как замечали исследователи, «Нарежный смело идет на ввод в литературный язык просторечия, тех неканонизированных карамзинистами словесных форм, которые впоследствии в языке Крылова, Пушкина, Гоголя станут естественными, войдут в систему общенационального литературного языка».

Можно ли было забыть столь выдающегося человека? Увы, случилось то, что случилось.

Забвение

Первое время после смерти Василия Трофимовича память о нем сохранялась. С конца 1820-х и до середины 1830-х годов издавались его сочинения. О значении творчества писателя высоко отзывались собратья по перу. Несомненным являлось влияние Нарежного на Николая Гоголя. Один из сюжетов Василия Трофимовича использовал молодой Николай Некрасов.

Был Нарежный известен и за границей. В 1829 году видный французский славист Жан-Мари Шопен посвятил ему статью в «Энциклопедическом обозрении», где отметил, что среди русских писателей, которые изображали национальные нравы, «Нарежный бесспорно занимает первое место».

Однако уже в 1841 году Виссарион Белинский скажет о нем как о «совершенно забытом». Надежда Белозерская, собравшаяся в конце XIX века писать о Нарежном книгу и в поисках материалов проработавшая значительное количество литературы, отметила, что «в биографических и энциклопедических словарях, даже наиболее пространных, или вовсе не упоминается о нем, или же мы встречаем самый краткий отзыв о «первом русском романисте», почти в одинаковых выражениях».

Мало что изменилось и в последующем. В советские времена некоторые (далеко не все!) произведения Василия Трофимовича были переизданы. Но в общей массе выходивших тогда книг они остались незамеченными. О современности же уже говорилось.

Нарежный забыт прочно. И совершенно несправедливо. Так, может быть, пора вспомнить?

Владимир Даль, которого мы не знаем

Владимира Ивановича Даля нельзя назвать неизвестным деятелем нашей истории. Любой образованный человек укажет на него, как на составителя четырехтомного «Толкового словаря живого великорусского языка». Вот только этим фактом все знание о Дале, как правило, и ограничивается. Может быть, кто-то вспомнит еще, что Владимир Иванович занимался собиранием пословиц русского народа. Между тем, он являлся талантливым писателем, прекрасным врачом, бесстрашным офицером, государственным деятелем, другом Пушкина, автором учебников по зоологии и ботанике. «Это был человек, что называется, на все руки. За что ни брался Даль, все ему удавалось усвоить» – вспоминал хорошо его знавший Николай Пирогов, выдающийся русский медик.

Он родился 10 ноября 1801 года в небольшом городке Лугань (нынешний Луганск). Отец будущего ученого Иоганн Даль, датчанин по национальности и врач по профессии, приехал в Россию при Екатерине II. Мать Владимира Ивановича Мария, урожденная Фрейтаг, происходила из немецкого, но давно уже обрусевшаго рода. Разговорным языком в семье был русский. Именно на нем мать разговаривала с детьми. На этом же языке юный Владимир прочел первые в своей жизни книги.

Первоначальное образование Даль получил в Морском кадетском корпусе, о котором у него остались не очень хорошие