Шикша - А. Фонд

а у второй лысая голова перетянута куском марли в зеленке, и обе с перепугу орут дурниной.

— Тьху ты! — констатировал общее отношение Колька. — Ну ладно у Гореловой от удара по голове мозгов не осталась, но вы-то, Нина Васильевна, с какой целью весь народ сейчас перепугали?

Мужики захохотали. Обидно, я скажу так, захохотали. А мокрая Нина Васильевна смерила Кольку уничижительным взглядом, молча развернулась и вышла.

В результате осталась отдуваться перед коллективом я одна.

— Так куда ты всех мужиков наших подевала, а Горелова? — со смешком спросил высокий тощий субъект в роговых очках.

Я пожала плечами.

— Одна пятерых разогнала, — хохотнул другой, красивый блондин спортивного типа. — Даже Уткина.

Мужики еще похохотали, перебрасываясь плоскими шуточками, пока, наконец, в дверях показалась раскрасневшаяся после бани, уютная Аннушка Петровна в развевающемся ситцевом халате, наброшенном на такую же необъятную ночнушку, и зычным голосом прогудела:

— Баня свободна!

От этих воистину волшебных слов мужиков как ветром сдуло. Все наперегонки ринулись в баню. Даже Колька и тот убежал, не забыв, при этом отобрать у меня пузырек с зелёнкой обратно.

Мы с Аннушкой остались одни.

— Что тут за крики были? — спросила она.

— Да я воду выношу, а меня какая-то женщина из темноты напугала, таз опрокинулся, и прямо на нее, — расстроенно сообщила я. — А потом все прибежали и начали ржать с нас.

— А-а-а… — махнула рукой Аннушка Петровна, — эти — могут. Им только повод дай. А Нина Васильевна чего хотела?

— Да не знаю я, — пожала плечами я, — по фамилии меня окликнула только.

— Наверно про Захарова хотела разузнать, — высказала предположение Аннушка, — подозреваю, что она к нему неровно дышит. Хотя ты, Зоя, будь с ней осторожна, она тебе этот случай за так не простит. Вредная баба, да и всё.

Я молча пожала плечами — мне как-то фиолетово проблемы этих незнакомых людей. Тут хоть бы со своими хоть как-то разобраться.

— А давай-ка попьем чаю? — вдруг предложила Аннушка Петровна. — Очень оно, говорят, полезно, после баньки чаю попить.

Я чаю особо-то и не хотела, перед этот компот перепила, но поболтать с доброй женщиной и разузнать все было нужно. А когда еще такая возможность представится.

В общем, Аннушка подожгла сухой спирт под крошечной переносной горелкой и подогрела две кружки воды, бросила туда по щепотке заварки и, пока чай настаивался, вытащила из-под каких-то коробок начатую пол-литровую баночку варенья.

— Из крыжовника, — с торжественной гордостью сообщила она мне. — Я всегда с собой по экспедициям две-три баночки крыжовникового варенья беру. Ем только сама, уж очень оно настроение мне повышает. Секрет это у меня такой. А вот сейчас и тебя угощу. Так что кушай, Зоя. Ты за эти дни всякого натерпелась.

Я благодарно кивнула и отказываться не стала. У Аннушки были сушки и пряники (разнообразных пряников так вообще целый огромный пятидесятилитровый мешок), так что похудеть в этой экспедиции мне не грозило (остальным, впрочем, тоже).

— Ты представляешь, — тем временем жаловалась мне Аннушка Петровна, — попросила я этого дурня Митьку сделать мне веник в баню. Так он постарался и сделал! Нарезал берёзовых веток, всё как положено, а внутрь ветки багульника вложил. Целый пук. Я веник распарила, не глядя, и давай себя багульником парить. Думала, сдурею там. Чуть не окочурилась. Уж я его потом этим веником отходила, куда видела!

— А он что? — поинтересовалась я для поддержания разговора.

— Сказал, дурень, что у меня очень здорово сиськи трясутся и он ради этого готов, чтобы я его всё время этим веником лупила. — Возмущенно продолжала она, потрясая надкусанным пряником в руке, — Ну вот скажи, не дурень ли?

Я согласилась, что дурень, еле-еле подавив смех, когда представила эту картину.

Вообще мне эта Аннушка нравилась. Лет ей было примерно между сорок и пятьдесят. Была она некрасива, двигалась с грацией бегемота, но при этом в лагере ее все любили и любое ее распоряжение или просьбу выполняли едва ли не быстрее, чем даже приказы самого Бармалея. Может быть причиной была Аннушкина незлобивость, или же тот факт, что всей полевой кухней и остальным хозяйством заведовала она, но тем не менее человеком в экспедиции Аннушка была очень важным.

Засыпала я под шум лиственниц и елей в теплом ватном спальнике в своей собственной палатке, на которую мне показала сердобольная Аннушка Петровна.

А рано утром, как только начало светать, назначенные Бармалеем мужики ушли искать Борисюка, Захарова, Уткина, Токарева и Лукьяничева.

Мы же остались ждать известий.

"Камералкой"* в подобных экспедициях называют полевую, часто переносную, лабораторию (это может быть вагончик, домик, палатка, тент), где происходит камеральная обработка полевого материала: к примеру, сушка образцов пород, почв, растений, консервация отдельных частей животных или растений, работа с бинокуляром или микроскопом (часто нужно провести первичные определения срочно, пока образец еще свежий), определение навесок образцов, их сортировка и так далее.

Но это я узнала уже потом.

Моё же утро началось совсем не так. Началось оно с гулкого грохота — "ба-бам-с!". С перепугу меня аж подбросило, и я выскочила из палатки, путаясь в спальнике и хлопая спросонья глазами. С ошалелым видом оглядываюсь, а под лиственницей (которая с флагом) стоит мужик в застиранной тельняшке и ржет:

— Ты что, — говорит, — Горелова, рынды испугалась?

И опять за веревочку — раз и дёрнул:

"Ба-бам-с!" — раскатисто грянул металлический звук побудки. Лагерь начал просыпаться.

Уши мои запылали. Я торопливо полезла обратно в палатку, отмахиваясь от гнуса (еще и напустила кучу комаров внутрь, когда на звук этот вылетела).

Минут пять, впрочем, я занималась тем, что давила комаров на стенках палатки, но старалась аккуратно, чтобы кровавых пятнен на брезенте не оставалось. Во всяком случаен, мне показалось, что прошло всего пять минут.

— Зоя! — послышался сердитый голос Аннушки снаружи.

— Что?

— Ты что там возишься? — возмущенно сказала она. — Все уже давно завтракают, а ты даже не умылась.

Чёрт!

— Через десять минут буду! — воскликнула я, торопливо роясь в рюкзаке в поисках чистой одежды.

— Даю пять! И не больше. А то вернусь — за ногу вытащу. Потом не обижайся! — непреклонным тоном рыкнула Аннушка и я услышала отдаляющийся топот. Ушла, значит.

В рюкзаке нашелся поношенный свитер и линялые трикотажные