Герцог с татуировкой дракона - Керриган Берн

Легкомысленно улыбаясь в предвкушении своего торжества, она жестом поблагодарила помощников. Те с готовностью ответили ей тем же. Одним щелчком она закрыла за ними дверь… а повернувшись, встретила устремленный на нее немигающий взгляд угольно-черных глаз.

Лорелея изо всех сил старалась не выдать разочарования.

Не мог он поспать еще хоть пару минут? Тогда все было бы просто безупречно.

У нее тревожно скрутило внизу живота, как всегда, когда он так на нее смотрел; тяжелая ноша в руках опасно накренилась, а улыбка погасла.

Даже выставив себя глупышкой и фантазеркой, она почему-то неизменно читала в его взгляде признательность. Как будто спасала его от чего-то ужасного, даже если это был всего лишь короткий дневной сон.

«Глупо было надеяться его удивить», – подумала она с разочарованным вздохом. После ночи – той ночи – стало ясно, что даже чье-то едва колыхнувшее воздух дыхание немедленно пробуждало его. Его сон был чуток, как у зверя, спящего припав ухом к земле. Зверя, который ищет еду или боится быть съеденным.

Эта его черта ее глубоко трогала, заставляя думать, что подобные реакции развиваются у человека, живущего в условиях первобытной жестокости. Того, кто вынужден все время сражаться за существование.

Опершись ладонями на матрас, он с легкостью сел, ни на миг не отводя от нее взгляда… Силы возвращались к нему с пугающей быстротой. Сегодня доктор Холкомб снимет у него с ребер бинты.

Лорелея старалась не замечать, что его ночная рубашка расстегнута. Не смотреть на мышцы живота. Она старалась держаться с ним неизменно благопристойно…

Однако удавалось ей это лишь отчасти.

Синяки на теле почти прошли, равно как и ребра. И тем не менее свободно дышать он не мог. По крайней мере, в ее присутствии.

Ей пришло в голову, что с ее стороны невежливо так долго стоять и глазеть.

Он не пытался у нее ничего спросить. Не пошевелился, чтобы прикрыться или сгладить неловкость. Что-то в обращенном на нее взгляде или, возможно, в его посадке – с прямой спиной и расправленными плечами – выдавало некую осознанность, которой она не замечала прежде.

Он опустил черные глаза и бросил взгляд на свой обнаженный торс, будто изучая себя. Мускулистые горы груди. Глубокая ложбина между ними. Аккуратные симметричные пучки мышц живота. Она успела насчитать четыре гребня, прежде чем те исчезли под одеялом.

Чувствуя, как сухой язык прилип к небу, Лорелея посмотрела ему в глаза. На этот раз, встретившись с углями его зрачков, она заметила в них огонь не менее опасный, чем приглашение. Что-то неподдельное, сродни восхищению.

Он хотел, чтобы она на него смотрела? Хотел, чтобы ей понравилось то, что она видит?

И ей понравилось. Ей… понравилось.

Кашлянув, чтобы прочистить горло, она заковыляла к нему, болезненно осознавая свою хромоту.

– Я решила, что сегодня у вас день рождения.

Она постаралась придать голосу всю теплоту, на какую только была способна, дабы искупить всю мрачность обстановки.

Две эбеновых брови насмешливо взметнулись над глубоко посаженными глазами.

– Почему? Почему сегодня?

Такой его голос ей нравился. Резкий после сна и долгого молчания, но смягчаемый предупредительностью. И его отклик ее приободрил. Не потому, что придал уверенности, а просто потому, что воспоследовал. Обычно он оставался вопиюще невозмутимым.

Ощутив новый прил ив энтузиазма, Лорелея, осторожно держа обеими руками, подняла свое приношение.

– Просто потому, что сегодня повар испек особенно удачный торт.

Усевшись на край кровати, она провела вилкой по слоям роскошного десерта. Первым шел масляный крем-глазурь цвета пестрых яиц малиновки. Потом более мягкий слой, желтая, крахмальной густоты смесь сахара и масла. Центр обогащал палитру слоем охлажденного малинового варенья, после чего слои повторялась в обратном порядке. Желтая прослойка. Снова глазурь.

Аккуратно держа вилку над тарелкой, чтобы не уронить ни крошки, Лорелея поднесла кусочек торта к его раскрытым губам. О, она не могла дождаться, когда он его попробует. Его удовольствие ей трудно было себе вообразить…

Спокойно, но решительно тарелка и вилка были вырваны у нее из рук.

– Я сам могу есть.

– О, – у нее защекотало в носу. – Верно. Конечно, можете.

Как обычно, она смущенно улыбнулась, но опустила ресницы, чтобы не выдать чувств.

Разглядывая край одеяла и темную кожу у него на груди, она невольно подумала, почему так расстроилась. Ведь не хотелось же ей, чтобы он так и оставался немощным. Ей просто хотелось, чтобы он… остался рядом. Здесь. С ней. Чем скорее он поправится, тем скорее уйдет.

Доктор Холкомб сказал, что в гипсе ему осталось ходить недолго, до тех пор пока не окрепнет лодыжка. Гипс снимут через несколько дней.

А что, если… что, если она больше ему не понадобится? Что, если он уйдет из Саутборн-Гроув в поисках своего забытого прошлого?

Она едва сдержала слезы.

– Очень вкусно.

Он смотрел на нее. Подняв взор, Лорелея увидела, как он медленно жует торт. Вернее, он не жевал, а лакомился, наслаждаясь вкусом.

Она глотала одновременно с ним, ее рот наполнялся слюной, как будто это она только что откусила кусок.

– Ничего вкуснее не припомню.

Следующий кусок он уже не смаковал, как тот первый, отрезанный ею. Зато размером он был почти вполовину торта. Он ел, а в уголках его глаз прыгали смешинки. Не улыбка, а подобие веселья.

С опозданием Лорелея поняла: он только что попытался пошутить над своей дырявой памятью.

Она хихикнула. Потом еще раз.

Прежде чем снова приступить к торту, он спросил:

– Если вы решили, что сегодня у меня день рождения, может, вы заодно скажете, сколько лет мне исполнилось?

Воодушевленная, она поспешила ему ответить:

– Мортимер считает, что вы не старше его, а ему двадцать.

При упоминании ее брата искорки в его глазах обратились в пламя.

– Как считаете вы?

Лорелея моргнула. Прежде никто ее так не спрашивал. В груди разлилось приятное тепло. Он спрашивал ее потому, что хотел знать ее мнение, в обращенном на нее взгляде она не могла не заметить заинтересованности.

В свободное время она уже не раз размышляла, сколько ему лет. Изучив его взглядом, она постаралась рассудить как можно лучше.

Кто бы ни сотворил этого юношу, он явно пренебрег мелочами, однако уделил излишнее внимание его агрессивной мужественности – его черты резки, остры и жестки. Однако… стоило присмотреться внимательнее, и становилось ясно, что ваявшему его скульптору при всем желании не удалось скрыть налета чувственности. Узкая, будто разрез, верхняя губа, например, резко контрастировала с нижней. Крючковатый патрицианский нос, достойный завоевателя мира Цезаря. Скулы скорее варварские. Подбородок – чистое олицетворение воинственности. Не такой квадратный, как у Мортимера, но и не маленький. Подбородок, скорее подходящий не герою, а злодею. Посредине его украшала ямочка. От челюсти до левого уха на заживающих ожогах чешуйками розовела молодая кожа. Шея уходила под рельефно вылепленные ключицы и плавно перетекала в плечи.