Самоцветы для Парижа - Алексей Иванович Чечулин

надо. Время дорого, а его мало. Чехи с белыми близко.

(4) Екатеринбург. Июнь 1918 года

Дежурный совсем недавно — еще чай не успел выпить — водворил Вологжанина под замок, но приказу не удивился. И не такое бывало в этом доме.

Загремели ключи, и в коридоре появился Вологжанин. Он был обескуражен повторным, почти без передышки вызовом на допрос. Понял, произошло что-то непредвиденное. И вряд ли приятное для него.

Следователь ждал его стоя. Он был сух и корректен.

— Гражданин Вологжанин, сожалею, что вынужден прервать ваш сон, но дело не терпит отлагательства...

Мрачной тенью качнулся ротмистр.

Резко заныло сердце. Проснулся тот давний страх перед большевиками, который он старательно загонял внутрь, топил в призрачной надежде на счастливый исход. Когда следователь попросил вспомнить подробности фронтового убийства, у Вологжанина не хватило выдержки. Он заскрипел зубами, и страх, таимый эти годы, выплеснулся наружу. С ротмистром случился нервный припадок. Он не отрицал ничего. Только об изумрудах молчал...

«Господи! — бессвязно взывал Вологжанин. — Если ты есть, сделай так, чтобы Макарка пропал вместе с запиской! Чтобы он сдох! Утонул!.. Господи!»

Бог молчал.

Только желтое расплывчатое пятно лампочки вздрагивало и пригасало.

Утром Вологжанин не поднялся.

Спешно вызванный медик засвидетельствовал смерть, как результат затяжного сердечного приступа.

ИЗ ОДНОЙ ВОЙНЫ — В ДРУГУЮ

(1) Макарово озеро. Июнь 1988 года

Природа над Большим Створом первозданная, дикая. Сосна с черемухой переплелась, рябина с березой. Папоротники в рост человека. Ручьи, неизвестно где берущие начало и неизвестно куда исчезающие, бегут себе, названивая под шелест изумрудной травы, пахнущей ягодой земляной. Один узенький, как змейка, торопливый, разговорчивый. Другой — вброд надо переходить — степенный, раздумчивый, словно отдыхает после быстрого бега, выравнивает дыхание, вырвавшись из подземных хранилищ.

Одни ручьи впадают в большие и малые реки, другие через сотню шагов, обессиленные, иссякают; прячутся в почву или сохнут, не одолев пространства, оробев перед валежником, и остаются от них серые бочажины, хлюпающие болотца, в которых даже лягушки не отваживаются жить — настолько они мелки.

Высмотрел такой ручей дед Макар Воронков; понравилось, что бежал он возле глубокого котлована. Возможно, раньше тут были старательские закопушки или шахты «Анонимной компании». Перегородил ручей плотиной и заставил течь в ямищу. Так и образовалось Макарово озерцо — чистое, холодное, голубое с зеленью от затонувших в нем отражений деревьев.

Дорога кружила, то прячась в таежине, то стремительно выскакивая на березовые вырубки. Вдруг она, сделав петлю, вынырнула под линией электропередачи. И Саня услышал ровное гудение, будто река впереди. Но это шумела ЛЭП, перекачивая мощь турбин в нефтяные и газовые края.

Солнце стояло точно над озером. Надсадно звенели комары, им не мешал и дым костра, яростно пожирающего сухой лапник.

Макар Андреевич ловко чистил рыбу перочинником, бросая серебристые внутренности в разошедшийся не на шутку огонь.

(2) Екатеринбург. Июнь 1918 года

В своих хоромах — приземистом домишке на два оконца — Андрей Лобачев накормил Макарку картошкой, угостил молоком из погреба. Сытная по голодным временам еда и усталость валили с ног, и Андрей едва успел рассказать о себе. Отец погиб зимой на дутовском фронте, сам он будет служить в ЧК, пока не победит мировая революция. А когда она победит, будет веселая житуха у таких, как Макарка и он; Вологжанин и подобные ему вымрут, потому что люди придут в обитель справедливости.

Это Макарку устраивало, и, подумав немного о светлом будущем, он крепко и спокойно уснул.

Поднял хозяин рано, но Макарка чувствовал себя хорошо отдохнувшим. Даже рука меньше болела. Лобачев торопливо одевался.

— Понимаешь, Макар, — сказал он, — пока мы спали, контра обнаружилась. «Дядька» твой разговорился. Бегу я, ладно? А ты ступай к нашему дежурному. Жди меня там. Найдешь?

Как не найти, ЧК через дорогу. Дождется Андрея, когда он контру поймает, и попросит отправить на станцию. Загостился в городе, пора и честь знать. И тут как обожгло Макарку — записка Вологжанина!

Хорошее настроение пропало.

Чекист уловил перемену, но истолковал по-своему.

— Ты не горюй, доктор не уйдет. Вот только освобожусь, я тебя самому главному профессору покажу... Считай, ты уже здоров!

Знал бы он Макаркину печаль! Ну как скажешь, что надо идти к чертову Розерту? И не нужны Макарке его деньги, без коровы обойдутся. Но Вологжанин...

— Дядя Андрей, а Вологжанина выпустят?

Чекист присвистнул.

— Нашел о ком думать. Он птица важная, его ты не скоро увидишь, если вообще доведется встретиться.

Может, показать проклятую бумажку Лобачеву? Нет, скажет: утаил, контра такая!

Поплелся Макарка со двора, чувствуя, как дымится мамкина кофта от записки Вологжанина.

— Макар, а ну-ка стой!

Вздрогнул Макарка, остановился.

Лобачев краюху хлеба протянул.

Едва отошел, опять Лобачев:

— Макар!

«Вот теперь хана, — решил Макарка. — Раскусил меня чекист».

А он газетку сует, заверни, мол, хлеб, как бы не отобрали.

Побрел Макарка узеньким переулком, проклинает себя: «Буржуйский пособник! Тебе как человеку поверили...» До чего безрадостная жизнь, а, все записка виновата, ни дна ей ни покрышки. Вытащил записку — пальцы затряслись. Хочет порвать ее на множество клочков и не может. Вопреки воле рука сама вдавила квадратик бумаги в хлебный мякиш, от которого отщипывал лакомые крохи.

Уф, отлегло от сердца, дышать легче!

Так и шел по залитому солнцем большому городу куда глаза глядят. Возвращаться в ЧК было совестно, а как попасть домой — он не знал.

На мощеной улице встретилась колонна красноармейцев. Много их, впереди строя командир на коне, бинокль поблескивает, на боку сабля покачивается. Бойцы идут весело, по сторонам не глазеют.

— Чехов бить! — завидует незнакомый городской мальчишка и скачет вприпрыжку. Чинный господин теснит Макарку с тротуара, на красноармейцев не смотрит, нехорошо ему от одного их вида делается.

Колонна скрылась за поворотом, вслед полевая кухня прогрохотала, и улица опустела. Редкие прохожие ближе к домам жмутся. Тетка с бидоном пробежала, злющая собака загавкала. И вдруг — выстрел, еще один...

Из-за ближнего каменного дома два мужика топают сапожищами, у одного в руке наган. «Да это же Розерт!» — ахнул Макарка и, струсив, как заяц, закрутился на месте. То ли Розерт не признал, то ли не до приискового знакомца было, но пронесся мимо. А второй, набежав, двинул Макарку локтем, как кувалдой.

Очнулся мальчик и увидел: лежит тот мужик на спине, ногу подогнул, рядом