Какое надувательство! - Джонатан Коу

Ширли (грустно качает головой)’. „Боюсь, что нет“.

Кеннет: „О. (Умолкает.) Простите. Я пойду“.

Ширли (колеблется, в ней собирается решимость) „Нет. Постойте. (Делает повелительный жест.) Отвернитесь на минутку“.

Кеннет отворачивается и упирается взглядом в зеркало, где видит свое отражение, а у себя за плечом — отражение Ширли. Она стоит спиной к нему и через голову стаскивает комбинацию.

Кеннет: „Э… секундочку, мисс“.

Мама попыталась привлечь отцовское внимание.

Кеннет торопливо опускает зеркало — оно подвешено на шарнирах.

Ширли (оглядывается на него): „А вы милый“.

Комбинацию она уже стянула и теперь начинает расстегивать бюстгальтер.

Мама:

— Все. Мы уходим. Уже слишком поздно.

Но дед с отцом безотрывно пялились в экран на прекрасную Ширли Итон: стоя спиной к камере, та снимала бюстгальтер, а Кеннет героически старался сдержаться и не подглядывать в зеркало, которое показало бы ему драгоценный кусочек ее тела. Я тоже на нее пялился, наверное, и думал, что никогда не видел никого красивее, — и с того самого мига Ширли разговаривала не с Кеннетом, а со мною девятилетним; поскольку теперь именно я заблудился в коридоре и да, это себя видел я на экране, это я находился в одной комнате с самой прекрасной женщиной на свете, это я оказался в капкане старого темного особняка в разгар кошмарной бури в том захудалом маленьком кинотеатре, той ночью — у себя в спальне, а с того мига и навсегда — в своих снах. Там был я.

Ширли вынырнула из-за моей головы, тело уже закутано в короткий халатик:

— Теперь можете повернуться.

Моя мама встала, и какая-то женщина позади нас произнесла:

— Да сядьте вы на место, ради бога.

На экране я обернулся и посмотрел на нее:

— Ничего себе. Весьма вызывающе.

Ширли смущенно откинула со лба прядь. Мама схватила меня за руку и силком стащила с кресла. Я испустил возмущенный вой. Женщина позади нас шикнула:

— Ш-ш-ш-ш!

Дед:

— Что вы там делаете?

Мама:

— Уходим — вот что мы делаем. И ты уходишь с нами, если не хочешь идти до самого Бирмингема пешком.

— Но ведь картина еще не кончилась.

Мы с Ширли сидели на двуспальной кровати. Она:

— У меня есть предложение.

Бабушка:

— Ну так идем, раз идем. Наверное, нужно будет еще где-то остановиться поужинать.

Я на экране:

— Вот как?

Я вне экрана:

— Мам, я хочу остаться и досмотреть.

— Тебе нельзя.

Отец:

— Ну что ж, похоже, мы получили приказ на выдвижение.

Дед:

— Я остаюсь тут. Мне нравится.

Женщина за нами:

— Послушайте, еще секунда — и я вызову администратора.

Ширли придвинулась ко мне чуть ближе:

— Почему бы вам не остаться сегодня здесь? Меня что-то не прельщает проводить ночь в одиночестве, а так мы составим друг другу компанию.

Мама подхватила меня под мышки, сдернула с кресла, и второй раз за тот день я ударился в рев: как от подлинного расстройства, так и, вне всякого сомнения, от унижения. Со мной так не обращались с грудного возраста. Мама со мной в охапку протолкнулась через весь ряд и поволокла меня по ступенькам к выходу.

Я же на экране, судя по всему, не очень уверен, как реагировать на предложение Ширли. Я пробормотал что-то, но в суматохе не расслышал, что именно. Бабушка и отец двинулись за нами по проходу, и даже дед неохотно поднялся с кресла. Когда мама толкнула дверь на холодную бетонную лестницу и солоноватый воздух, я обернулся и успел в последний раз увидеть экран. Я выходил из комнаты, но Ширли этого не знала — она стояла ко мне спиной и оправляла постель.

Ширли:

— А я замечательно устроюсь… — Она обернулась и замолчала, увидев, что я уже ушел. — В кресле.

Двери закрылись, и мое семейство затопотало по лестнице. Я орал:

— Пусти меня. Отпусти меня! — а едва мама поставила меня на ноги, кинулся по ступеням обратно в зал, но отец перехватил меня:

— И куда это мы собрались?

И тут я понял, что все кончено. Я колотил его кулаками, даже пытался расцарапать ему щеку. В первый и последний раз в жизни отец выругался и шлепнул меня — больно — по физиономии. После этого все стихло.

* * *

В машине по пути домой я делаю вид, что сплю, но на самом деле глаза у меня чуточку приоткрыты, и я вижу, как на мамином лице играет янтарный свет уличных фонарей. Свет, тень. Свет, тень.

— Теперь мы никогда не узнаем, чем все кончилось, — говорит дед, а бабушка с заднего сиденья отвечает:

— Ох, да закрой ты рот уже, — и легонько тыкает его в плечо.

Я уже не плачу — даже не дуюсь больше. Юрий забыт окончательно, теперь я и припомнить толком не могу фильм, что так взволновал меня пару часов назад. Я думаю лишь о жуткой обстановке Блэк-шоу-Тауэрс и необъяснимой сцене в спальне, где прекрасная, прекрасная женщина приглашает Кеннета провести с нею ночь, а он убегает, пока она смотрит в другую сторону.

Почему он убежал? Испугался?

Я смотрю на маму и чуть было не спрашиваю, понимает ли она, почему Кеннет сбежал, а не провел ночь с женщиной, которая подарила бы ему безопасность и счастье. Но я знаю, что она не ответит мне. Скажет просто, что день был длинный, фильм глупый, а мне следует уснуть и выбросить его из головы. Она не понимает одного — я никогда не смогу выбросить этот фильм из головы. И в этом тайном своем знании я откидываюсь на спину и делаю вид, будто сплю, положив голову ей на колени, а сам сквозь полузакрытые веки разглядываю свет янтарных фонарей, играющий у нее на лице. Свет, тень. Свет, тень. Свет, тень.

Кеннет сказал:

— Мисс, вы случайно не знаете, где моя спальня?

Ширли грустно покачала головой:

— Боюсь, что нет.

Кеннет сказал:

— О, — и умолк. — Простите. Я пойду.

Ширли поколебалась — в ней собиралась решимость:

— Нет. Постойте. — Она сделала повелительный жест. — Отвернитесь на минутку.

Кеннет отвернулся и уперся взглядом в зеркало, где увидел свое отражение, а у себя за плечом — отражение Ширли. Она стояла спиной к нему и через голову стаскивала комбинацию.