Какое надувательство! - Джонатан Коу

Бассейн не подогревался. С чего мы вообще взяли, что он должен быть с подогревом? Меня насквозь пробило ледяной молнией, и я сразу же онемел от шока, но первой моей реакцией — не только на физическое ощущение, но и на муку более высокого порядка: предвкушаемого, но не сбывшегося наслаждения, — было разреветься. Сколько я рыдал — не знаю. Отец, должно быть, вытащил меня из воды; мама, должно быть, опрометью кинулась к нам с галереи для зрителей, где они устроились с бабушкой и дедом. Меня обхватили ее руки, меня ощупывали чужие взгляды, но я был безутешен. Потом мне рассказывали, что я, казалось, не успокоюсь никогда. Но меня все же как-то переодели в сухое и вывели наружу, в мир, к тому времени уже потемневший от собиравшегося ливня.

— Позор какой, — говорила бабушка. Она высказала одному из служителей бассейна все, что по этому поводу думала, а такого я бы не пожелал никому. — Следовало повесить объявление. Или таблицу с температурой воды. Нужно написать письмо кому следует.

— Бедненький ягненочек, — говорила мама. Я по-прежнему хлюпал носом. — Тед, ты бы сбегал к машине, принес зонтики. Иначе мы все простудимся насмерть. Мы тебя тут подождем.

„Тут“ оказалось навесом автобусной остановки на набережной. Вчетвером мы уселись на лавки и стали слушать, как по стеклянной крыше барабанят капли. Дед пробормотал: „Сердечко еще бьется“, и с этими словами — верным признаком того, что, по его оценке, день безнадежно загублен, — я, как по команде, взвыл снова — с удвоенной энергией. Когда вернулся отец, неся два зонтика и туго скатанную целлофановую накидку, мама бросила на него панический взгляд, но он, очевидно, уже обдумал ситуацию и изобретательно предложил:

— Может, в кино что-нибудь идет?

Ближайшим и самым крупным кинотеатром был „Одеон“ — там показывали фильм под названием „Обнаженное лезвие“ с Гэри Купером и Деборой Керр[6]. Родители мои кинули один-единственный взгляд на афишу и поспешили дальше, а я в томлении притормозил, уловив экзотический аромат запретных наслаждений, таившихся в самом названии, и заинтригованный картонкой, выставленной управляющим кинотеатра на видном месте под афишей: НИКТО, НИ ЕДИНЫЙ ЧЕЛОВЕК НЕ БУДЕТ ДОПУСКАТЬСЯ В ЗРИТЕЛЬНЫЙ ЗАЛ В ТЕЧЕНИЕ ПОСЛЕДНИХ ТРИНАДЦАТИ МИНУТ ДЕМОНСТРАЦИИ ЭТОГО ФИЛЬМА. ОБ ЭТОМ ВАС ПРЕДУПРЕДЯТ ВСПЫШКИ КРАСНОГО ФОНАРЯ. Дед грубо схватил меня за руку и оттащил от афиши.

— А что тут? — спросил отец.

Мы стояли перед маленьким и менее импозантным зданием, извещавшим, что оно — „Единственный Независимый Кинотеатр Вестона“. Мама с бабушкой нагнулись к витрине и пристально всмотрелись в рекламные открытки. Бабушкины губы скептически сжались, а мамин лоб пересекла легкая морщинка.

— Думаешь, это подойдет?

— Сид Джеймс и Кеннет Коннор. Должно быть смешно.

Это произнес дед, но все его внимание, как я заметил, привлекала фотография красивой блондинки — актрисы по имени Ширли Итон[7], которая играла в фильме третью главную роль.

— Свидетельство „У“[8],— показал отец.

И тут я заорал:

— Мам! Мам!

Ее взгляд проследовал за моим пальцем. Я обнаружил объявление: в киножурнале перед сеансом рассказывается история русской космической программы, и называется он „С Гагариным к звездам“. Более того, извещение это хвастливо заявляло, что киножурнал — „в ЦВЕТЕ“, хотя мне дополнительные приманки и не требовались. С вытаращенными глазами я пустился изображать пантомиму мольбы, но, едва начав, понял, что стараться не обязательно: родители уже все решили. Мы встали в очередь за билетами. Кассирша взглянула на меня из своего возвышенного укрытия с сомнением, и моя рука тревожно вцепилась в отцовскую. Женщина спросила:

— Вы уверены, что он достаточно взрослый?

И я вдруг пережил то же стремительно пикирующее отчаяние, туже эмоциональную тошноту, которую испытал в миг, когда прыгнул в неподогретый бассейн.

Но деда на кривой козе не объедешь.

— Продавайте нам билеты, женщина, — сказал он, — и следите за своим носом.

В очереди за нами кто-то хихикнул. И вот мы цепочкой вошли в темный затхлый зрительный зал, и я уже все глубже и глубже вжимался в кресло на небесах блаженства, и бабушка сидела слева от меня, а отец — справа.

Через шесть лет Юрий погибнет, „МиГ-15“ необъяснимо вынырнет из низкой облачности и разобьется при заходе на посадку. К тому времени я уже достаточно повзрослел, чтобы пропитаться недоверием ко всему русскому и замечать зловещие шепотки о КГБ и о том недовольстве, которое мог возбудить мой герой у себя на родине, настолько обаяв ликующих жителей Запада. Наверное, Юрий и в самом деле подписал себе смертный приговор в тот день, когда пожимал руки детишкам в Эрлз-Корте; однако смерти я в тот день желал им, а не ему.

Как бы то ни было, теперь я уже не могу припомнить и даже вообразить восторг собственной невинности, с которым тогда высидел неумелую и громоподобную дань его подвигу. Хотел бы — но не могу. Лучше б ему остаться предметом безмозглого обожания, а не превращаться в еще одну двусмысленную и неразрешимую загадку взрослой жизни — в историю без надлежащего конца. Загадок мне и без того скоро хватит.

* * *

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 17 СЕНТЯБРЯ, И ВСЮ НЕДЕЛЮ

Дети до 16 лет. по воскресеньям допускаются только в сопровождении взрослых

В воскресенье допуск в зал — с 16:15, по будним дням — с 13:30

Сидни ДЖЕЙМС Ширли ИТОН Кеннет КОННОР

в фильме

КАКОЕ НАДУВАТЕЛЬСТВО![9]

Сеансы по будним дням в: 15:00–17:53 — 20:45 („У“)

— а также —

С ГАГАРИНЫМ К ЗВЕЗДАМ

Официальная русская документальная кинолента в ЦВЕТЕ,

с комментариями БОБАДЭНВЕРСА-УОКЕРА

Сеансы по будним дням в: 13:40–16:30 — 17:25 („У“)