Первые заморозки - Сара Эдисон Аллен

Бэй улыбнулась, удивленная:

— Я вижу, вы нашли Пендленд-стрит.

— Да, нашел. Спасибо тебе.

— Вы приехали к кому-то в гости?

— По большому счету так оно и есть.

Бэй всего на мгновение отвлеклась на гирлянду, которой миссис Крановски украсила свой двор к Хеллоуину, — оранжевые огоньки, помаргивающие в кустах самшита, и на светящиеся в темноте флуоресцентные фигуры призраков в лохмотьях, которыми был обвешан клен на ее участке. Все это добро явно ждало своего часа в кладовке: даже со своего места Бэй чувствовала запах нафталина. Старенький терьер миссис Крановски Эдуард торчал в окне, неистово облаивая чужака.

Когда Бэй перевела взгляд обратно на незнакомца — прошло всего несколько секунд! — его уже и след простыл.

Эдуард умолк, озадаченный ничуть не меньше Бэй.

Она свела на переносице темные брови и медленно отступила назад, потом со всех ног побежала к дому. Оскальзываясь на влажной траве, она взбежала на пригорок и поспешила к крыльцу. Прежде чем войти, оглянулась через плечо, в глубине души почти ожидая увидеть там странного незнакомца.

В этом году первые заморозки выпали на Хеллоуин, и все, похоже, обещало быть еще более странным.

Сегодня в доме Уэверли по расписанию был день леденцов из розовых лепестков, и, хотя кухню уже закрыли на ночь, в воздухе до сих пор стоял аромат роз. Благоухало так, как будто где-то в стенах скрывался тайный сад.

На обратной стороне всех банок с розовыми леденцами были наклеены этикетки с таким текстом:

Бэй сделала глубокий вдох и почувствовала, как ее плечи расслабляются. И тут же вздрогнула, когда на верхней ступеньке лестницы неожиданно появилась тетя Клер. Она была в халате — видимо, приводила себя в порядок перед свиданием.

— Бэй? — спросила Клер. — Что случилось?

Бэй отошла от входной двери.

— Да ничего. Просто я второй раз за два дня натыкаюсь на одного и того же старика. Вчера он спрашивал у меня, где Пендленд-стрит.

— Это популярная улица.

— Просто он был какой-то странный. На нем был такой блестящий серый костюм, и вообще он был похож на торгового агента.

— Привет, Бэй! — воскликнула Мария, протискиваясь мимо Клер и сбегая по лестнице.

У девочки были карие глаза и кудрявые темные волосы точь-в-точь как у ее отца. Казалось, они постоянно пребывали в движении, даже когда сама Мария ничего не делала, как будто кто-то с любовью перебирал их пальцами.

— Привет, мартышка, — отозвалась Бэй, обнимая двоюродную сестричку. — Мне надо делать домашку. А тебе?

— Мне тоже.

— Идем тогда в гостиную, будем делать вместе.

Не снимая рюкзака, Бэй двинулась в гостиную, так что успела лишь краем глаза заметить промелькнувшее на лице Клер странное выражение. Кажется, этот мужчина в серебристом костюме откуда-то ей знаком.

Не успели Бэй с Марией устроиться делать домашнее задание на полу в гостиной, как появилась Сидни. Она приехала прямо с работы и, как всегда, выглядела просто сногсшибательно, окутанная неизменным сладким ароматом лака для волос, точно легким облачком тумана. И снова в ее волосах, казалось, откуда-то появилось больше рыжих прядей, чем было еще с утра. Перемена была еле уловимой, но с каждым разом все больше и больше бросалась в глаза. Ее мать медленно, но верно становилась рыжеволосой. Что-то в этом духе происходило с Сидни в преддверии первых заморозков каждый год: то не поддающаяся объяснению стрижка, то странное изменение цвета. Но в этом году все было хуже, чем обычно. Снедавшее ее беспокойство усилилось. И то же самое испытывали они все, как будто всем им хотелось чего-то и было страшно, что они не смогут этого получить.

Сидни стала спрашивать, как у Бэй дела в школе; Бэй отвечала уклончиво. Сидни наконец сдалась и поднялась наверх, чтобы помочь Клер уложить волосы. По правде говоря, если бы не дар ее матери, все они ходили бы с вороньими гнездами на голове.

Следующим явился Генри и устроился ждать рядом с девочками в гостиной. Его светлые волосы еще не успели до конца высохнуть после мытья, а от кожи исходил запах мыла «Ирландская весна». Генри был славный малый, надежный, работящий и беззаветно любящий. Для них с мамой он был опорой, несокрушимой, точно скала. Генри был приемным отцом Бэй — и единственным, которого она по-настоящему знала в своей жизни. Своего родного отца она лишилась много лет назад и теперь едва помнила; со временем его образ в ее памяти все бледнел, выцветая по краям, точно старый факс. Ее мама, очень старавшаяся все исправить, никогда не говорила о нем — из тех же соображений, по которым не оставляла попыток заставить Бэй больше выходить в люди и быть более общительной, не такой Уэверли. Она пыталась загладить свою вину в том, в чем ее вины не было. Иногда Бэй хотелось обнять ее и сказать, что все в порядке. Но это пошло бы вразрез с ее собственным стремлением избегать разговоров с матерью — стремлением настолько упорным, что порой оно ставило в тупик ее саму.

Когда взрослые ушли, Бэй разогрела в микроволновке готовый замороженный обед (последнее время они стали появляться на столе в доме Уэверли с пугающей регулярностью), и они с Марией, болтая, принялись за еду. Все рассказы Марии вертелись главным образом вокруг ее новой лучшей подружки Эм. Судя по всему, познакомились они только на этой неделе, но для Марии она уже успела стать целым миром. Мария была таким нормальным ребенком — абсолютно нормальным ребенком, со скобками на зубах, с грязью под ногтями, с блестящими глазами. В их семействе это было диковинкой. Порой Бэй думалось, что Мария должна была бы родиться у ее мамы, тогда как матерью Бэй следовало бы стать Клер. Это было бы куда логичнее. И все были бы счастливы. Ее мать получила бы нормальную дочь и не переживала бы, что над ней будут смеяться, а Клер получила бы кого-то, кто был бы похож на нее, кого устраивало быть белой вороной, кто считал это определяющей частью своей личности.

Когда ближе к ночи Мария уснула на диване в гостиной, Бэй отложила в сторону книжку, которую читала. Само собой включилось отопление. Дом, точно зябкая старуха, терпеть не мог холод. Бэй осторожно переложила ноги Марии со своих коленок и, взяв со спинки дивана свою кофту, пошла на кухню. Оттуда она через заднюю дверь вышла во двор и, перейдя подъездную дорожку, очутилась у калитки в сад. Отыскав в потайном местечке в ветвях жимолости спрятанный ключ, она вошла в сад и прикрыла за собой калитку. Девятифутовая изгородь, оплетенная жимолостью, была толщиной со стену. Из-за того что яблоня стояла голая, никакие растения в саду тоже не цвели, даже розовые кусты, которые по-прежнему утопали в цвету повсюду в городе, розовыми и пурпурными пятнами разбавляя зелень бабьего лета.