Ключ. Последняя Москва - Наталья Громова

Скоро пришла похоронка. Костю убили. Мария Иосифовна рассказывала, что последняя видела его; они встретились в очереди за гонорарами в Худлите. Был в гимнастерке, грязный, весь заросший щетиной. Она бросилась его целовать, а он не удержался и напомнил ей, как она презирала небритых мужчин. Она смеялась и плакала. Больше его никто не видел.

Маргарита часто уходила из своего промерзшего одинокого дома в теплую квартиру Павлика Антокольского в Большом Левшинском. Там она встретила Фадеева, который жил у поэта, приходя в себя после воспаления легких, забывая на время свою чиновничью жизнь. Так начался роман. А потом в холодном и страшном 1943 году родилась девочка Маша с глазами Александра Фадеева. В той истории каждое событие было причиной последующего, приводило в движение какой-то невидимый механизм, действие которого еще было непонятно для всех участников трагедии и более всего для девочки Тани, живущей в Чистополе и не подозревающей о потере отца и рождении сестры.

Какие-то фрагменты этой истории и попали в книжку. Поэтому я оказалась в квартире Маргариты Алигер, и Настя дала мне посмотреть бабушкины записные книжки, дневники и письма. Их квартира была на верхнем этаже, выходя окнами во двор; из них хорошо была видна кухня Марии Иосифовны на пятом этаже, балкон Луговского с облупившейся деревянной совой, а сбоку – узкие оконца квартиры Пастернака. Этот дом для меня становился всё больше и больше книгой с непрочитанными страницами.

Когда в 1938 году Мария Белкина стала женой Тарасенкова, она вошла в среду его молодых литературных друзей. Он был ответственным секретарем журнала «Знамя», его окружала комсомольская поэтическая молодежь. Маргарита Алигер в то время только закончила Литинститут. Однажды они завалились к новобрачным (Маше и Толе) с друзьями – Женькой (Долматовским), Данькой (Даниным) и Коськой (Макаровым) – в Конюшки. О том вечере я прочла в дневнике Маргариты Алигер. Она возмущалась буржуазным домом Белкиных, сервизом на столе, мебелью красного дерева, прислугой.

Когда я прочла эти страницы из 1938 года Марии Иосифовне, она хохотала до слез.

– Отец был художник, он любил красивые вещи и иногда покупал что-то на толкучках. Красное дерево осталось от гробовщика Белкина (ненастоящего дедушки), а прислугой была деревенская женщина, домработница, как у всех тогда.

Но эти заметки были написаны сгоряча. Скоро Мария Белкина и Маргарита Алигер стали подругами. Друзья бывали у них в доме в те же дни, когда туда приходила Марина Цветаева с Муром. Однако они не пересекались.

Однажды, уже в девяностых, Мария Иосифовна возвращалась домой, и ей неожиданно стало плохо с сердцем. Она опустилась на ступеньки перед подъездом. Дальше следовал уже рассказ Насти. Настя увидела пожилую даму с благородным лицом, страшно бледную; было ясно, что ей нехорошо. Настя предложила проводить ее до двери. Та согласилась, и они поднялись к ней. Настя предложила Марии Иосифовне позвонить в скорую, но та резко ответила: «Вызывайте, но я никуда не поеду!» Приехавший врач сделал укол и уехал. Настя не уходила, ждала, пока та придет в себя; дама показалась ей очень строгой. Они разговорились. И тут Мария Иосифовна поняла, что перед ней внучка Маргариты Алигер; это ее поразило. Она помнила маленькую, рано осиротевшую девочку, которая переходила в той семье из рук в руки.

Так они подружились.

Настя рассказывала:

– Бабушка не любила маму, главным ребенком в семье была Маша. Таня Макарова и Маша, дочь Фадеева, несмотря на небольшую разницу в возрасте, не ладили. Маша была любима, обласкана, хорошо училась, была до поры до времени очень послушным ребенком. Таня – несносна, пропускала занятия, рано начала курить, бросила школу. Про Машу говорили, что у нее великое будущее, а на Таню махнули рукой. Таня тайно, но истово обожала мать, сама писала стихи и сказки и больше всего на свете хотела, чтобы мать обратила на нее внимание. Убежала из дома, несколько раз выходила замуж. О ее стихах и сказках Чуковский сказал, что она пишет лучше, чем мать, что вызвало возмущение у Маргариты.

Маша выросла. Она была красива, но холодна. Привыкла к любви, но не научилась любить сама. Таня же, напротив, была горячей, страстной, чувственной и тоже очень красивой. Однако ей не раз случалось попадать в психиатрические клиники. Мария Иосифовна рассказывала, что первая трещина между ней и Маргаритой случилась из-за Тани.

– Я не могла видеть, что одного ребенка любят, а другого нет. Я ей прямо так и говорила.

Однажды она пошла навестить в клинику свою подругу Евгению Таратуту, которую после допросов на Лубянке, где ее били по голове, мучили ужасные головные боли. И вдруг в коридоре навстречу ей с криком бросилась Таня:

– Тетя Маша!

– У меня упало сердце, – глухо сказала Мария Иосифовна.

Таня была красива библейской красотой. Она умерла тридцати трех лет от рака крови. Осталась маленькая Настя. Она росла тяжело, то у одной бабушки, то у другой. Приходила в дом, снимала кофточку:

– Я сегодня ночую у вас?

Маргарита тяжело пережила смерть старшей дочери, понимая всю свою вину перед ней. Маленькая и хрупкая, уже немолодая, она вышла замуж за Черноуцана, заведующего в ЦК отделом культуры. В то время Маша уехала со своим мужем-поэтом в Англию. Скоро они развелись, а Маша получила большое состояние. Но счастья не было. Она возненавидела мать за то, что та вышла замуж, да еще за партийного чиновника. Приезжая в Москву, останавливалась у знакомых, избегала и в то же время изводила мать. Не могла понять, почему в ней перестали нуждаться, интересоваться ею в стремительно меняющейся Москве. В 1991 году в канун дня рождения матери она повесилась в своем особняке. На похороны поехала Настя. Когда она вернулась, бабушка сказала:

– Передай Маше, чтобы она не выдумывала, все равно я буду любить ее.

Настя обмерла – она ведь привезла вещи, свидетельство о смерти.

Из окна Лаврушинского

Маргарита не производила впечатления безумной, была трезва и спокойна, но когда Настя заводила речь о Маше, говорила:

– Я поняла, что она хочет от меня спрятаться, но я ее все равно люблю.

Через год в Переделкине она вышла в сумерках из дачного домика, чтобы пройти к соседке, оступилась и упала в канавку. Смерть была мгновенной, но так как стало уже темно, ее нашли только через несколько часов. Так и осталась Настя на руинах семьи, где было столько горя, что его невозможно было избыть.

Я познакомилась с Настей, когда только-только умер ее отец – художник Сергей Коваленков.

Однажды она мне сказала:

– Каждую весну я умираю, долго и очень тяжело болею. Недавно я поняла, в чем дело. Именно в это время у моей мамы на четвертом месяце врачи решили прервать плохо протекавшую беременность. Она убежала прямо из кресла – в тапочках на босу ногу, в потоках крови, – из кабинета врача. Будто что-то стукнуло ее, и она спасла меня. Но тот страшный месяц, когда надо мной занесли нож, я чувствую всегда.