Коммунальные конфорки - Жанна Юрьевна Вишневская

рану таки прижал, не дал развиться тампонаде. Вот ведь сообразил Кравченко! Снаружи такое бы не придавить. Захлебнулось бы сердце кровью и остановилось.

Так, потихоньку сдвигая палец, заштопали. Кровь перелили, еле-еле, но живет Мхитарян!

Рябоконь от операционной ни на шаг не отошел.

Хирург вышел и только руками развел:

– Я такого не видел за всю войну! Фельдшеру спасибо говорите!

И надо же было случиться, что на обратном пути машина Рябоконя подорвалась на мине.

И он тоже попадает в госпиталь, только в другой.

А там уже и победа.

После войны полковник долго в Армению слал запросы – нет, не нашелся Мхитарян, не выжил, наверное.

С дедушкой Рябоконь регулярно переписывался, а на тридцатилетие победы приехал с женой в Ленинград. И пошли они вместе в Александринский театр на праздничный концерт. Сидит Рябоконь с дедушкой в пятом ряду партера, и вдруг объявляют, что слово предоставляется подполковнику Роберту Ашотовичу Мхитаряну. И выходит на трибуну сам Робик Мхитарян, грудь в орденах, и начинает говорить о победе, о друзьях-товарищах, что с фронта не вернулись, и о тех, кто послевоенную жизнь строит.

И тут из пятого ряда поднимается полковник Рябоконь и громко, на весь зал, говорит:

– Самый лучший из армян – это Робик Мхитарян!

На секунду наступила мертвая тишина.

Робик запнулся, посмотрел поверх очков, ни слова не говоря сбежал вниз и остановился в шаге от полковника. Тут они и обнялись, молча и крепко.

Зал взрывается аплодисментами. Дедушка хлопает их обоих и уже обнимается, и плачет вместе с ними.

Вечер закончили в буфете. Директор театра прибежал, тоже, между прочим, бывший военный, за счет театра кормили и поили.

Роберт рассказывал, что после войны долго по больницам валялся, а когда восстановился, то вернулся не в Ереван, где его разыскивал майор Рябоконь, а в Очамчиру, к жене-абхазке, с которой познакомился в одном из госпиталей. Так там и осели, он стал преподавать в военном училище, дослужился до подполковника.

А потом и Борю Штиля нашли, тем более что его имя на всех афишах первым номером значилось. Мхитарян все слепок порывался с его руки сделать, да Боря не дался. Стеснительный был очень. А вот фельдшер Кравченко уже умер к тому времени. Вместе на могилку съездили, поклонились.

* * *

Девятое мая было одним из самых главных праздников в нашем доме.

Пока были силы, всегда приезжали дедушка Осип и бабушка Серафима.

Со своими героическими дедами я ходил на Пискаревское кладбище и стоял у памятника Мать-Родина, а потом на улице Воинова гордо сидел между майором танковых войск и полковником медицинской службы и каждый год с одинаковым восхищением разглядывал их ордена и медали. С нами за столом сидели военные и штатские, рядовые и генералы, покалеченные и невредимые, кавалеры орденов Великой Отечественной войны, Красного Знамени и даже Герои Советского Союза: все те, кто защищал Родину, не жалея своей жизни.

А мы, глупые дети, по-прежнему продолжали самозабвенно играть в войну. Чтобы мы не шумели, нас выгоняли «на нишенку» – в маленькую узкую комнату, где обычно отдыхала от суеты старенькая бабушкина сестра. Поскольку фашистом из нас быть никто не хотел, то негласно выбирали ее. Она ничего не слышала, мало что видела и потому не возражала.

Мы баррикадировали комнату и, забросав тапками воображаемую цель, прорывались с флангов, по-пластунски проползая под стульями. Условный противник в ночной сорочке не был готов к нападению и продолжал мирно дремать в кресле.

Главное было раздобыть карту укреплений. Использовали медицинскую карту, выдранную страницу было невозможно расшифровать. Группа дешифровальщиков во главе с Гришкой потела над анализом мочи или кала, выдвигая самые невероятные теории по поводу наличия сахара или белка. Потом фашиста пытали. Терпеливую старушку привязывали ремешком от халата к креслу, требовали выдать ключи от ставки Гитлера. За неимением бинокля фашист пользовался очками. Они изымались, противник становился беспомощным и сразу сдавался.

Однажды мы спрятали очки в стол и сами об этом забыли. Нас отругали, заказали новые, и история забылась. Через несколько лет, когда стол на нишенке разобрали для поминок бабушкиной сестры, очки с гнутой дужкой нашлись, только вот вернуть их было уже некому.

Глава шестая. Сказка про синюю звезду Мальвины Карловой, или Как коллективно извести майора противовоздушной обороны

В предыдущей главе я немного отвлекся. Итак, в тот день за столом, накрытым красной клеенкой, сидели три друга: майор танковых войск Михаил Липшиц, полковник Иван Рябоконь и подполковник Роберт Мхитарян. Говорили о войне, семьях, детях, внуках. Тут Роберт всегда сникал, слова цедил сквозь зубы, о семье рассказывал мало и старался перевести разговор на другую тему. Знали, что у него есть неженатый сын, и только. В детали Мхитарян не углублялся, хотя на другие темы говорил, как любой южанин, пространно и многословно.

Заслышав с лестницы звон стаканов и гул голосов, зашел на огонек наш сосед Карлов, сел у камина и пригорюнился.

Разница между слесарем Павлом Карловым и всем известным папой Карло была только в том, что литературный персонаж жил в каморке под лестницей, а Карловы – в мансарде под чердаком, и у Карло был нарисованный на холсте камин, а у Карлова – действующий. А главным сходством было наличие длинноносого потомства.

Дело в том, что у папы Карлова была дочь. Но, видимо, господь, когда тасовал гены папы и мамы Карловых, увлекся сказками Карло Коллоди или Алексея Толстого, потому что наделил их единственное дитя очень длинным и тонким носом. Родители попытались исправить ситуацию, назвав дочь сказочным именем Мальвина, но лучше от этого никому не стало.

Дружила Мальвина с моей мамой еще со школы, они сидели за одной партой. Сначала в начальных классах, когда учительница рассказывала сказку о лисе и журавле, безжалостные дети разом поворачивали головы и смотрели на покрасневшую, готовую залезть под парту Мальвину – уж больно она напоминала журавля, который мог достать еду из глубокого кувшина. И как бы добрая учительница ни стыдила детей, они на переменах тыкали в несчастную девочку пальцами и еще долго дразнили журавлем.

Позже ее переименовали в Карлика Носа, а после мучительного для девочки изучения Гоголя – просто в Нос, но все-таки самой липучей была кличка Буратино.

Обделенная внешней привлекательностью, Мальвина обладала легким характером, наружности своей не стеснялась, хотя и иллюзий тоже не питала. Тут надо отдать должное ее родителям. Мальвина была поздним ребенком, папа и мама Карловы в ней души не чаяли и таки вбили в голову, что она, может, и не красавица,