Шапка-сосна - Валериан Яковлевич Баталов

вечера… Как давно это было…

Подошли к полевым воротам. Вот и Шапка-сосна, освещенная луной. Ночью она еще красивее, чем днем. Вся в инее, белая, пушистая. Ее тень тянется далеко и теряется где-то среди шумковских домов. В Шумкове совсем не видно огней. Вечер поздний, все уже спят.

— Быстро мы пришли! — огорченно сказал Андрей. — Не надо было идти напрямик…

Они подошли к Вариному дому, постояли у ворот. Андрей всё еще держал Варю за руку.

— Мне пора, Андрюша, — сказала Варя.

Он нехотя выпустил ее руку:

— До свидания!

Когда по утрам Варя и Алексей Филиппович уходили на работу, Костик еще спал, но зато обедали все вместе.

Костик встретил Варю на крыльце:

— Мама, ты почему так долго не приходила? Деда уже за стол сел.

— Задержалась, Костенька, в школе. Я сейчас быстро руки вымою и тоже сяду за стол.

Костик указательным пальцем почесал в ухе.

— Опять холод будет, — серьезно сказал он.

— Почему же?

— Когда чешется ухо — это к холоду. Я ведь зимний.

Варя улыбнулась, услышав в голосе Костика бабкины интонации. Вытирая руки длинным вышитым полотенцем, Варя вышла к столу из-за печки, где висел умывальник, и вдруг остановилась в недоумении: Костик стоял перед столом на коленях и неловко, неумело крестился, касаясь пальцами лба, живота, плеч.

— Костик, что ты делаешь?

Мальчик посмотрел на Варю с удивлением.

— Когда за стол садишься, обязательно надо помолиться, — сказал он. — Не то бог спорины не даст. Вот так надо.

Он сложил вместе три пальца правой руки и поднес их ко лбу. Варя схватила Костика за руку.

— Не надо это делать!

— А баба и деда молятся. Баба говорит, что надо. Вот так перекреститься и сказать: «Господи помилуй. Бог-батюшко, дай спорины». Мама, а какой он, бог-батюшко? Как деда? — тормошил Варю Костик.

— Никакой. Его нет, — ответила Варя и, подняв Костика с колен, посадила на стул рядом с собой.

Олешиха молча наблюдала за всем происходящим и только глубоко вздохнула. Варя повернулась к матери:

— Зачем ты его учишь молиться? Сама, если хочешь, молись хоть день и ночь, а его не заставляй. Незачем мальчику голову этим забивать. Чему нужно будет, я его сама выучу.

— Учи, учи, как бабушку не слушаться. Успеет еще разболтаться. Посмотрит, как ты мать свою ни во что не ставишь, и он так же будет, — сердито проговорила Олешиха и со стуком поставила на стол чашку с супом. — В школе болтай, что хочешь, а мне здесь всякую ерунду не мели. Дома пока еще я хозяйка. Умру, тогда живите, как знаете, а покуда жива, от своего не отступлюсь. Воровать я его не учу. А бога всем почитать надобно. От дедов это идет, и не нам обычай рушить.

— Деды почитали, теперь не почитают, — сдерживая возмущение, ответила Варя. — Теперь все знают, что никакого бога нет.

— Болтай, болтай больше. Ты-то целыми днями дома не бываешь, я его ращу. Выходит, меня он и должен слушаться. Хоть он и чужой мне, а в обиду его не дам и плохому не научу.

Олешиха повернулась к мужу, словно у него ища поддержки. Но Алексей Филиппович хлебал суп и, по всему видать, в разговор вступать не собирался. Немного помолчав, Олешиха сердито заключила:

— Отвадишь мальчишку от бога, как раз бог его накажет. Попомни мое слово.

— Мама, а я вчера снег с крыши сбрасывал, — звонким голосом сказал Костик. — С дядей Андреем. Дядя Андрей сказал, что я уже большой, настоящий мужик.

— Какой дядя Андрей? — подозрительно спросила Олешиха, взглянув на Варю.

— Не знаю, — покраснев, ответила Варя.

— Ты у меня, Варвара, смотри. Чтоб все честь по чести было.

— Ну, что ты, мама…

— Что, что… Просто так парень к молодой девке в дом ходить не станет.

Алексей Филиппович поднялся из-за стола и направился к двери. Костик побежал за ним.

— Деду, ты на лошади поедешь?

— На лошади, Костюшка, на лошади.

— Я с тобой, деду. Можно?

— Спросись у матери. Коли отпустит, поедем.

— Поезжай, Костенька, — сказала Варя, — только к лошади близко не подходи и не балуйся.

— Я не буду баловаться. Я буду дедушку слушаться.

Варя возвращалась в школу после обеда. Она медленно шла по улице и думала о том, что впереди, видно, предстоит еще немало таких же тяжелых и неприятных разговоров с матерью, какой был сегодня: мать от своего не отступит.

А Костик стоял на мчащихся розвальнях, расставив ноги и держась за вожжи. Скрипел под полозьями укатанный снег, быстро бежала навстречу дорога, Сивка весело помахивал из стороны в сторону хвостом, мотал головой. Из-под его копыт летели комочки снега. Они попадали Костику в лицо, прилипали к шубке. Но Костик не отряхивался, он весь светился счастьем и думал: «Ехать бы так и ехать долго-долго, далеко-далеко…»

Но дорога до конного двора коротка: не успеешь как следует прокатиться, как надо уже слезать, открывать большие ворота и заводить лошадь в ограду.

Впрочем, и на конном дворе немало интересного. Костик здесь бывал не раз, многое знает.

В самом конце конюшни в отдельной загородке стоит жеребец Кактус. Кроме Алексея Филипповича, никто не смеет к нему заходить. Чуть кто приблизится к его стойлу, Кактус начинает бить копытами, грызть ясли и ржать так, что дрожат стены.

Костик один раз видел Кактуса, когда того на длинных вожжах гоняли по кругу.

— Деду, я хочу посмотреть на Кактуса.

— Сено буду ему задавать, тогда посмотришь.

По сколоченной из жердей лестнице Алексей Филиппович с Костиком поднялись на чердак, где лежало душистое сено. Дед стал сбрасывать вниз сено. Костик лег на живот и высунул голову в отверстие над стойлом Кактуса.

— Не свались, — предупредил его Алексей Филиппович. — Упадешь, затопчет.

— Не упаду, — отозвался Костик, не подымая головы.

Вот когда он мог рассмотреть жеребца. Костик не отрываясь смотрел на серую спину с широкой впадиной, на заостренные уши, на волнистую длинную и пышную гриву. На широком черном лбу коня белела звездочка. Кактус ухватил клок сена, но оно чем-то ему не понравилось. Он бросил сено на пол и нетерпеливо стукнул правой передней ногой. Костик разглядел, что у Кактуса нога до колена тоже белая.

«Интересно, а задние ноги у него тоже в белых чулках?» — подумал мальчик, и жеребец, как будто нарочно желая удовлетворить его любопытство, повернулся и выставил заднюю ногу.

«Тоже белая!» — обрадовался Костик.

Олешиха убирала со стола и вздыхала. Ей тоже было нелегко после разговора с дочерью. Перемыв посуду и прибрав в