Черно-белый оттенок нежности - Юлиана Мисикова

это никак не комментирует. Но злые языки говорят, что он решил уехать в другой город из-за тебя, потому что не может…

Она вдруг резко замолчала, поняв, что сказала лишнее и виновато опуская глаза.

– Извини, я не хотела тебя обидеть.

– Ничего страшного, договаривай.

– …потому что не может видеть тебя такой.

Упавшим голосом закончила Залина и уткнулась в чашку с недопитым кофе.

– Какой такой?

Ядовито улыбнулась она, краем мозга понимая, что подруга не виновата в том, что говорят другие и как к ней относятся.

– Ну твой новый облик… Хиджаб, ислам, посещение мечети… все это… трудно понять в нашем коллективе. Ни для кого не секрет что Эмиль в тебя влюблен. Еще с первого курса. И если раньше он лелеял надежду на ответные чувства, то теперь….

Она снова прервалась на полуслове, нахмурившись и сосредоточенно подбирая нужные слова.

– С возникновением в твоей жизни другого парня у Эмиля умерла последняя надежда на взаимность.

Выдохнула она и залпом допила оставшийся кофе.

– На самом деле это полный бред. Если Эмиль и решил уехать, то вовсе не из-за меня. У нас с ним ничего не было. И я никогда не давала ему повод думать иначе. Не моя вина если он что-то там себе нафантазировал. Так что в его отъезде виноват кто угодно, но только не я.

Отрезала она и тоже допив свой кофе встала из-за стола.

– Пойдем, а то опоздаем на лекцию.

Воспоминания плавно перенесли ее из стен университета к Миру, их редким свиданиям, долгожданным и сладостным минутам, когда они оставались наедине. Она помнила каждую их встречу, каждое его слово, даже ничего не значащее, обраненное вскользь. Помнила каждый его взгляд, каждое выражение лица, его смех, его боль, полуулыбку, поволоку в глазах, его задумчивость, его рассеянность, туман на его ресницах. Она помнила каждое его прикосновение и выражение его глаз, скользящих по ее лицу, опускающихся все ниже, под одежду, туда, куда посторонним вход запрещен. Но он был не посторонний, он давно уже стал частичкой ее души, навсегда поселившись в ее сердце и мыслях. Он стал ее тенью, эхом, отражением мыслей и запретным плодом, который она так мечтала вкусить. Он стал для нее наваждением, которое никак не проходило, тайным желанием, которое она мечтала осуществить. Он вытеснил собой всех и все из ее сердца и мыслей, подчинил себе ее разум и волю, управляя ею как послушной марионеткой и наслаждаясь тактильной отдачей. Послушно идя за ним, она не заметила, как потеряла себя и всех, кто любил ее.

Это был жаркий летний день, один из тех дней, когда сухой раскаленный воздух дрожит и плавится, обжигая легкие и кружа голову своим незримым прикосновением. В воздухе витал едва уловимый запах хвои и каких то цветов, создавая сладковатый коктейль ароматов. Кроны гигантских вековых кленов, которыми был окружен дом замерли, словно декорация в замедленном кадре. На деревьях не шевелился ни один листок, лишь раскаленный до бела воздух слабо вибрировал в невесомости. Она расслабленно лежала в гамаке на заднем дворе, плавно покачиваясь из стороны в сторону и болтая свисающими из сетки ногами. Глаза ее были прикрыты, а мысли унеслись далеко от дома, в его яростные объятия, причиняющие боль пополам с наслаждением.

«Без боли нет и наслаждения» – любил повторять он, резким движением входя в нее, так неистово и яростно, словно стремился разорвать на части. Она вскрикивала, посиневшими пальцами вцепляясь в шелковые простыни, выгибаясь всем телом, но оставаясь послушной и податливой, позволяя причинять себе боль и даже наслаждаясь этой рабской покорностью.

Закрыв глаза, она снова и снова воспроизводила перед мысленным взором эти сцены и на нее тут же накатывала липкая волна наслаждения, словно это происходило наяву. Как наяву она представляла себе его сильные мускулистые руки, накаченные мышцы, натянутые до предела нервы. Как наяву она чувствовала запах его кожи, такой манящий и сладкий, такой знакомый и возбуждающий. Представляла, как отдается ему, послушно открывая перед ним свои тело и душу. Это пьянящее, волшебное чувство восторга, когда после первой резкой вспышки боли, ее захлестывало острое наслаждение и уносило далеко от земли, на самые кончики перьевых облаков.

Из сладостных грез ее вырвал громкий гудок, разорвавший раскаленную тишину полдня.

Она открыла глаза и вскочила из гамака, подбегая к воротам. Открыла калитку и выглянув в образовавшуюся щель, увидела сначала его машину, а потом и его самого. Он стоял, привалившись к капоту, по обыкновению засунув руки в карманы брюк. Лицо бледное и серьезное, как всегда, без единого намека на улыбку, словно малейшая неточность его действий может привести к фатальным последствиям. Он всегда был такой, не позволяя себе ни малейшее проявление эмоций. Даже наедине с ней он редко улыбался. Все что он делал, он делал серьезно, даже занимаясь любовью, проявлял поразительную сосредоточенность, словно выполнял ответственное поручение.

Она хотела пригласить его в дом, так как родителей и брата не было, но в последний момент передумала, и быстро переодевшись, выбежала из дома, закрыв за собой калитку.

Когда она поравнялась с ним, он не поцеловал ее, не обнял, не сказал, что соскучился. Лишь молча открыл перед ней переднюю дверь автомобиля и завел мотор. Через минуту машина тронулась с места, унося ее в неизвестность.

– Куда мы едем? – Робко спросила она, после получасового молчания. Спросила не потому, что действительно хотела это знать, а чтобы нарушить успевшую стать привычной тишину. Она хотела разговаривать с ним, слышать его голос, чувствовать на себе его взгляд, делиться с ним своими мыслями. Она хотела контакта – визуального, тактильного, любого. Но он словно отгородился от нее непробиваемой стеной молчания, не позволяя ей разрушить эти хрупкие границы тишины.

– Увидишь.

Бесцветно бросил он, не сводя глаз с дороги впереди.

– Ты меня любишь?

Снова спросила она через некоторое время, ерзая на сидении.

Он молчал, словно не услышав вопроса. Вглядываясь в его лицо, она увидела синеватый рисунок вен, слабо проступающих под кожей, покрытой трехдневной щетиной. Когда молчание затянулось, грозя поглотить их целиком, она настойчиво посмотрела ему в глаза, молча требуя ответа.

– Я люблю Аллаха.

Глухо произнес он и все ее надежды снова разбились о каменную стену непонимания.

«Я не об этом спросила»! хотелось закричать ей, а еще хотелось залепить ему пощечину, толкнуть, убить. Ей до смерти хотелось стереть это отстраненное выражение с его лица, обнажить его истинные мысли и чувства, доступ к которым был для нее закрыт.

Она хотела хотя бы разок увидеть его